То ли это блик от углей ночного кострища, то ли воспоминание о чем‑то былом, бередящем душу? На жестком лице хана промелькнула тоска, свойственная скорее поэту, нежели воину. А этот Кхайду, оказывается, тот еще романтик!
– Вацалав! – Хан долго вглядывался в глаза Василию, пытаясь прочесть самые сокровенные мысли пленника. – Я готов поверить твоим словам и даже простить твое дерзкое нападение на мои осадные орудия под Вроцлавом. Я готов дать тебе оружие, чтобы впредь ты бился бок о бок с моими воинами против нашего общего врага. Но горе тебе, если ты обманешь мое доверие. Да будут свидетелями вечный Тенгри и всемогущая Этуген[35].
– Димитрий! – Хан повернулся к медведеподобному русичу. – Возьми Вацалава под свое начало. Присматривай за ним как следует. Если усомнишься в его преданности, убей… Отныне, Вацалав, унбаши[36] русов Димитрий – твой начальник. Выполняй его распоряжения и не смей перечить. За малейшее ослушание тебя ждет смерть. За бегство с поля боя – смерть. За нерасторопность в походе – смерть.
– Благодарю, хан. – Бурцев с достоинством поклонился. Несмотря на зловещие предупреждения Кхайду, он был доволен. Судьба давала ему новый шанс. И новую надежду. – Ты не пожалеешь о том, что сделал.
– Делаю это я по двум причинам, – строго объяснил хан. – Во‑первых, мудрый военачальник должен ценить и no‑возможности привлекать к себе сильных и смелых воинов, даже если те бьются на чужой стороне. А во‑вторых… Я желаю тебе найти свою хатын‑кыз, Вацалав.
Удар плети. Конское ржание. В следующую секунду Кхайду уже несся меж угасающих лагерных костров. Свита сорвалась вслед за ханом.
Десятник‑унбаши Дмитрий озадаченно поскреб в затылке, пробурчал:
– Ну, что, ратник, пойдем к нам, раз уж привалила тебе ханская милость. Вон там костры русской дружины горят.
– Русской?!
– Ну, не половецкой же. Ступай со мной…
Кажется, медведь в броне уже справился с гневом и не собирался больше «лишать живота» ханского протеже. Только потирал отшибленный пах. Бурцев не удержался – спросил:
– Чего это там хан насчет хатын говорил?
– Да старая история! У Кхайду умерла любимая жена. До сих пор по ней страдает, бедолага. Лучшие мастера из далекой страны Катая ему даже на шелке лик покойницы‑зазнобы вышили. Любовь, понимаешь… Ну, а ты, видать, сильно пронял Кхайду байкой об украденной девке. В общем, считай, что тебе повезло…
Глава 49
Они продвигались по необъятному лагерю, осветившему ночь тысячами огней. Вот, значит, как выглядят татаро‑монгольские орды… Три тумена (именно таким было войско Кхайду, вступившее в Польшу) на постое – зрелище впечатляющее.
Просторных шатров и юрт вокруг было совсем немного. Подобная роскошь в походе полагалась лишь для знатных военачальников. Рядовые воины довольствовались либо небольшими палатками, либо подобием спальных мешков из теплых шкур. У каждого под рукой было оружие и пара‑тройка лошадей, чтобы при необходимости без промедления вступить в бой или отправиться в долгую скачку. Между кострами и шатрами имелись широкие проходы, так что передвижение конных воинов даже внутри лагеря ничего не стесняло.
У многих костров шла нехитрая трапеза. Склонившись над видавшей виды глиняной и деревянной посудой, воины руками вылавливали кашеобразную массу. Запивали ее водой и чем‑то белым – то ли молоком кобылиц, то ли кумысом.
А вот зажаренных на вертелах туш или хотя бы битой дичи что‑то не видно. Мясцом баловали себя немногие. И даже если баловали… В основном, это были нарезанные ломти жесткой вяленой конины, от которой за несколько шагов несло конским же потом: сушеное мясо кочевники во время похода доводили «до кондиции» под седлом. Впрочем, кое‑где конину обжаривали на углях.
Грязные жирные пальцы едоки вытирали об одежду. Так здесь ели все – и татары, и их союзники. Русичи – не исключение.
Чудно было Бурцеву спокойно шагать по татаро‑монгольскому лагерю в сопровождении русского витязя. История – та история, что ему вбивали в голову со школьной скамьи – сходила с ума прямо на глазах.
Частенько Дмитрия окликали. По‑татарски – чаще, нежели по‑русски, а иногда вообще бог ведает на каких языках. Кажется, тут царил сплошной интернационал. Десятник отзывался, поднимая руку в торопливом приветствии, и шел дальше. Лучшего кулачного бойца знали многие, и Дмитрий, похоже, давно привык к этой популярности.
Один раз десятник‑унбаши все же приблизился к чужому костру. Чтобы – Бурцев не верил своим глазам – крепко обняться с татарским сотником Бурангулом! Столь экспрессивное проявление взаимной приязни вообще не укладывалось в голове недавнего пленника. Похоже, эти двое были дружбанами не разлей вода.
– Присаживайся к огню, Димитрий, – татарин говорил на диковинной смеси татаро‑русского. – Угощайся. Крута[37] есть. Мясо есть. Тай[38] забить пришлось. Хороший чебыш аты[39] был, таза[40] был. Алтын[41] звали. В лесу ногу сломал. Жалко Алтына.
Впрочем, грыз сотник обжаренный кусок конины с завидным аппетитом.
– Благодарствую, Бурангулка, но не могу. Спешу очень.
– Куда спешишь, Димитрий? Кхайду‑хан большой отдых дал.
– Да вот, веду твоего пленника в свой десяток. Из наших он оказался, русич. Василем кличут. Сам Кхайду распорядился взять его в нашу дружину. Отдам ему брони Федора. Того, что под Краковом порешили.
– Вот как?! – Сотник Бурангул повернулся к Бурцеву, виновато развел руками. – Ты уж на меня обиды не держи, иптэш[42] за то, что гнал тебя на аркане.
– Ладно, замяли!
Оставив озадаченного юзбаши у костра, они двинулись дальше.
– Знатный ипат[43] Бурунгулка, – заметил Дмитрий. – Он мне жизнь спас, когда на нас из лесу польские тати налетели.
– Спас? – изумился Бурцев.
– Ну да. Он мне, а потом – я ему. Мы теперь как братья.
Однако! Бурцев насел на спутника с расспросами. Дмитрий, пожав плечами, начал вводить своего новоиспеченного ратника в курс дела.
Татаро‑монгольское войско, судя по словам десятника, состояло из «многоязыких» народов. Конечно, основное ядро восточной армии составляли племена, вышедшие из монгольских степей. Ханы, знатные военачальники‑нойоны, их дружинники‑нукеры и бедные кочевники карачу – в походе участвовали все.
Были среди монголов и татарские отряды. Немногочисленные, поскольку Темучин‑Чингисхан в самом начале своего пути к власти смертельно враждовал с воинственными соседями‑татарами и безжалостно вырезал их стойбища. Однако с тех пор много воды утекло. После смерти «повелителя сильных» уцелевшие, но ослабевшие в противоборстве с Чингисханом татары примкнули к войску его сыновей и внуков. Язык некогда заклятых врагов Темучина постепенно начал сливаться с наречиями монгольских племен, а сами татарские воины отлично показали себя на полях сражений.
– Вот Бурунгулка, например, из этих – из татарей, – сообщил Дмитрий. – В Польшу вступал простым воином. А вишь ты, уже до сотника дослужился. Кхайду его ценит.
Имелись в татаро‑монгольском войске и другие союзнические отряды, и даже отдельные иноземные специалисты.
– Помнишь Сыма Цзяна? Ну, того старичка, с желтым лицом?
Бурцев кивнул. Еще бы не помнить!
– Он идет с Кхайду‑ханом из далекой заморской страны Катая. Во всем войске никто лучше него не умеет обращаться с горючими смесями, горшками грома и колдовским порошком, что насыпается в эти горшки. А еще был у Кхайду ученый магометанин, но того польская стрела давно уж достала.
Китайцы и арабы ходят в военных советниках у монгольского хана? Невероятно!
Как явствовало из дальнейшего рассказа русского десятника, по принуждению в ханские войска никто не вступал, за исключением разве что полонян, которых кочевники в огромных количествах набирали на покоренных землях. Но оружие подневольному люду монголы доверять остерегались – слишком ненадежной была их верность и храбрость в бою.
Союзники примыкали к татаро‑монгольским туменам по доброй воле. Кто‑то – в качестве наемников, рассчитывая прославиться, пограбить и сделать карьеру в сильном войске. Но помимо злато– и славолюбивых «диких гусей» шли в поход и «идейные» соратники. Таковыми, по словам Дмитрия, и были русичи.
– Не понимаю! – признался Бурцев. – Татары, монголы или уж не знаю теперь, как их правильно величать, покорили Русь, а потом вдруг обрели там верных союзников?
– Б… дь!
Бурцев аж вздрогнул от неожиданности. Слово «ложь» звучало на древнерусском превесьма похабно. Во времена Василия таким словцом будут презрительно именовать женщин не самого тяжелого поведения.
– Так объясни же мне, неразумному, почему ты считаешь это… э‑э‑э… неправдой?
– Да потому что никто и никогда не покорял Святую Русь!
– Хочешь сказать, татары не жгли городов и не убивали людей?
– Жгли и убивали. Так что с того? Наши князья со своими гридями[44] тоже постоянно палят и разоряют земли друг друга. И людей в полон уводят, и мирных оратаев[45] живота лишают, и дань платить велят. Так что для простого мужика – что татарин, что соседушка с мечом – все едино. А ведь еще и поляки, и тевтоны, и венгры набегами на нас ходят. Ну, а мы на них. Война, усобица – дело обычное. Али сам не знаешь?
