Эпиком – предстает Лермонтов перед читателями; а про свою лирику он словно бы забыл, душу свою и тайны ее не спешит выставлять напоказ. И этой первой, подписанной своим именем публикацией он не только заявляет о себе как о поэте основательных взглядов, убеждений и твердо говорит о своих собственных предпочтениях в литературе, но и ясно дает понять, что не желает отдавать толпе свое заветное. Лирика прячется где-то на втором плане… – здесь какое-то личное бережение: себя, своего сокровенного. И, хотя, конечно же, он понимал, что это только до поры до времени, поэт не может не сказаться весь как есть, целиком, без малейшей утайки, Лермонтов пока таит свою душу от мира, от любопытствующих: наверное, ждет, чтобы она еще сильнее закалилась тем внутренним огнем, которому все равно суждено вырваться наружу. Не потому ли тогда же, в 1837 году, он написал стихотворение, в котором подытожил, как трудно ему в самом начале своей публичности открыться целиком?..
Я не хочу, чтоб свет узнал
Мою таинственную повесть;
Как я любил, за что страдал,
Тому судья лишь Бог да совесть!..
Им сердце в чувствах даст отчет,
У них попросит сожаленья;
И пусть меня накажет Тот,
Кто изобрел мои мученья;
Укор невежд, укор людей
Души высокой не печалит;
Пускай шумит волна морей,
Утес гранитный не повалит;
Его чело меж облаков,
Он двух стихий жилец угрюмый,
И, кроме бури да громов,
Он никому не вверит думы…
И гусарские шалости, и светская кутерьма – суета, мишура, наносное, попытка отвлечься… а на самом деле жизнь – в одиночестве, где любовь и страдание, где Бог да совесть.
Следом идет другая лирическая исповедь, в которой поэт, казалось бы, щедро согретый сочувствием общества за свои стихи на смерть Пушкина и о Бородине, делится сомнениями, возвращаясь из Кавказской ссылки: а нужен ли он кому-нибудь на Родине, остались ли у него там истинные друзья?..
Спеша на север из далека,
Из теплых и чужих сторон,
Тебе, Казбек, о страж востока,
Принес я, странник, свой поклон.
Чалмою белою от века
Твой лоб наморщенный увит,
И гордый ропот человека
Твой гордый мир не возмутит.
Но сердца тихого моленье
Да отнесут твои скалы
В надзвездный край, в твое владенье,
К престолу вечного Аллы…
О чем же это моленье тихого сердца? – Оно поначалу простодушно: странник молит об отдыхе в пути, о том, чтобы не настигла буря. Смиренное пожелание всякого путника…
Но есть еще одно желанье!
Боюсь сказать! – душа дрожит!
Что, если я со дня изгнанья
Совсем на родине забыт!
Найду ль там прежние объятья?
Старинный встречу ли привет?
Узнают ли друзья и братья
Страдальца, после многих лет?
Или среди могил холодных
Я наступлю на прах родной
Тех добрых, пылких, благородных,
Деливших молодость со мной?
Вроде бы совсем недолгой была эта разлука, а кажется многими годами. Но кому же, как не поэту, знать, как быстро все меняется в жизни и в человеческой душе!..
О, если так! своей метелью,
Казбек, засыпь меня скорей
И прах бездомный по ущелью
Без сожаления развей.
4
Эти стихи, как и другие – лирические, Лермонтов и не думает предлагать в журналы. Оставляет для себя. А в печать отдает «Песню про… купца Калашникова», и она выходит в конце апреля 1838 года, за подписью «-въ», в «Литературных прибавлениях» к «Русскому инвалиду».
В начале июля декабрист Николай Бестужев пишет брату Павлу из далекого Петровского завода в Петербург:
«Недавно прочли мы в приложении к Инвалиду сказку о купеческом сыне калашникове. Это превосходная маленькая поэма. Вот так должно подражать Вальтер Скотту, вот так должно передавать народность и ее историю! Ежели тебе знаком этот …въ, объяви нам эту литературную тайну. Еще просим тебя сказать, кто и какой Лермонтов написал «Бородинский бой»?»
Не зная подробностей, с изумительной точностью Николай Бестужев улавливает связь, родство двух произведений – по яркости, духу и художественной мощи. Ведь и в «Песне…» и в «Бородине» речь об одном – о былом русском богатырстве , о тех, кто
…богатыри – не вы!
Что безымянный «дядя»-солдат, что купец Калашников, что боец Кирибеевич, что грозный царь Иван Васильевич – все, как на подбор, сильны духом и норовом, полнокровны жизнью, все – богатыри : и в православной вере, и в своей правде, и в страсти, и в соблюдении чести, и в исполнении долга. Такова же жена купца красавица Алена Дмитревна, младшие братья Степана Парамоновича… даже палач, что перед казнью «в рубахе красной с яркой запонкой, / С большим топором навостренныим, / Голые руки потираючи, / …весело похаживает», дожидаясь своей жертвы на Лобном месте.
Но не только верой, правдой, достоинством, честью и долгом эти герои-богатыри воспитаны – еще и вольной волею :
Как возг о ворил православный царь:
«Отвечай мне по правде, по совести,
Вольной волею или нехотя
Ты убил насмерть мово верного слугу,
Мово лучшего бойца Кирибеевича?»
«Я скажу тебе, православный царь:
Я убил его вольной волею,
А за что, про что – не скажу тебе,
Скажу только Богу единому…»
Перед богом единым держит ответ и купец Калашников, постоявший за свою и женину честь, и опальный лирик Лермонтов, кому судья «…лишь Бог да совесть». – Вот истинное родство русского человека – во времени, и в пространстве, и в духе. Здесь, по Лермонтову, основа русской жизни, – все остальное ему неприемлемо.
Царю же грозному – на земле – купец Калашников повинуется как подданный: «Прикажи меня казнить – и на плаху несть / Мне головушку повинную; / Не оставь лишь малых детушек, / Не оставь молодую вдову / Да двух братьев моих своей милостью…» Царю – земной ответ, а по совести – только богу единому .
Кто-то из тогдашних читателей Лермонтова увидел в «Песне…» отражение недавней семейной трагедии Пушкина; кто-то – даже историю «увоза» неким лихим гусаром жены московского купца (надо же, какие догадливые водились умники!); еще более «прозорливым» позднее выставил себя известный советский лермонтовед Ираклий Андроников, который решил, что «произведение прозвучало как глубоко современное», так как «только что на дуэли с царским «опричником» погиб Пушкин, защищая честь жены и свое благородное имя», и что Лермонтов «высказал беспощадную правду о «состоянии совести и духа» своих современников, вступивших в жизнь после поражения декабристов»… – Однако так ли все это? И только ли фольклорные впечатления подтолкнули поэта к написанию «Песни… про купца Калашникова»?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
