Во влажном воздухе стал острее чувствоваться запах серы. Где-то вдали завыл волк. К нему присоединился другой, а за ним и третий. Три воющих голоса, как три головы Цербера. Ночь оказалась холоднее, чем я ожидал. Плотнее завертываясь в свой плащ, я подумал о накидке, которую держал под мышкой, и забеспокоился, как бы волки не учуяли засохшую на ней кровь и не устремились на этот запах к нам.
Наконец мы выехали на какое-то смутно знакомое место, подковы лошадей застучали по твердому камню. Моя лошадь заупрямилась, я послал ее вперед, но она не двигалась с места, и тогда Экон, схватив сзади мою руку, издал сдавленный предостерегающий звук. Я в ужасе охнул.
Мы стояли на краю обрыва над Авернским озером. В лицо мне ударил порыв ветра, донесший жар горячей серы. Луна, выглянувшая над кронами деревьев, залила все кругом своим светом. В этом иллюзорном сиянии я увидел Авернское озеро, похожее на непостижимое чудовище, пузыри фумарол с хрипом лопались и снова вздувались, по поверхности этого котла с кипящей серой пробегали волны, удушающие газы туманили мозг. Из далекого леса за озером, выглядевшего просто зубчатым силуэтом, я услышал лай собак.
— Цербер сегодня спущен с цепи, — прошептал я. — Все может случиться.
Экон издал какой-то странный, сдавленный звук. Я прикусил язык, ругая себя за то, что испугал его своим замечанием, обернулся к нему… Обрушившийся неожиданно удар сбил меня с лошади, и я упал головой вперед.
Изданный Эконом звук был предупреждением. Удар был нанесен сзади, прямо между лопатками. Падая, я удивился, почему убийца решил нанести удар дубиной, а не ножом, но понял лишь, что Экону каким-то чудом удалось отклонить всю силу удара. Я проехал ладонями по каменистой поверхности и разодрал их в кровь. Сильный удар ногой по ребрам подтолкнул меня дальше, и я наполовину повис над обрывом. И понял, почему меня не зарезали ножом: к чему оставлять следы, возиться с трупом, когда можно просто столкнуть человека в пропасть? А может быть о том, как убить, никто и не задумывался, так как, наверное, мое тело просто собирались бросить в озеро.
Последовал новый удар ногой, потом еще. Сзади послышался слабый звук, похожий на предсмертный крик овцы, видимо, кричал Экон. Но я катился к краю пропасти, готовый сорваться в кипящую серу; неожиданно на моем пути оказался большой камень. Я поднялся на ноги и бросился к убийце. В лунном свете сверкнула сталь кинжала, и я едва успел убрать голову. Лезвие просвистело над моей головой. Я схватил убийцу за руку, и он потерял равновесие. Одним движением я заломил эту руку.
Задохнувшись от неожиданности, он выругался и потянулся свободной рукой к кинжалу, зажатому в правой, парализованной моей хваткой. Я сильно ударил его коленом в пах и почувствовал, как он ослабел, но я не смог ни отобрать у него кинжал, ни достать свой собственный.
Когда я откинулся назад, то увлек его за собой, опять к самому краю обрыва. Обхватив незнакомца изо всех сил, как акробат в цирке, я развернулся кругом, только чиркнули подошвы о камень, и мой противник, вылетев, словно ядро из пращи, исчез в пропасти. Описавший в воздухе дугу кинжал полоснул по моей руке. Я вскрикнул и закачался на самой кромке скалы, раскинув руки, пытаясь сохранить равновесие.
Мои руки описывали дикие круги в воздухе, и наконец я упал назад, ударившись спиной о каменистый грунт. Перевернувшись, я встал на четвереньки и поднялся. Моя лошадь стояла чуть в стороне, на том самом месте, куда она попятилась от пропасти, но нигде не было видно ни Экона, ни его лошади.
Ночной туман сгустился, затмевая свет поднимавшейся луны и обволакивая все вокруг мраком.
— Экон!
Сначала я звал тихо, но в конце концов крикнул во весь голос:
— Экон!
Глубокая тишина нарушалась лишь шелестом листвы в кронах деревьев.
— Экон! — вопил я, не думая о том, что мог привлечь внимание других убийц, возможно, скрывавшихся в темноте. — Экон!
Мне показалось, что послышался шум. Но густой туман и богатая листва деревьев не позволяли правильно оценить расстояние по звуку. Послышались удар металла по металлу, чей-то радостный возглас и лошадиный храп. Я подбежал к своей лошади и вскочил в седло. И тут наступило головокружение, такое сильное, что едва удержался в седле. В голове у меня стучала кровь. Ощупав голову, я почувствовал на пальцах липкую влагу.
Кровь напомнила мне о накидке, которую я, видимо, уронил, падая с лошади. Я оглядел каменную площадку, но накидки нигде не увидел.
Доносившиеся из леса звуки стали слышнее — ржание лошади, крик какого-то мужчины. Едва зная, что делать, я тронул лошадь и въехал в чащу, направляясь в сторону далеких звуков. В голове гудело, ветер шелестел листьями в кронах деревьев. Ни единого звука слышно не было, все заволокло туманом.
— Экон! — закричал я, испугавшись тишины. Мир вокруг меня казался мне громадным и пустым.
Я продолжал двигаться вперед. Стук у меня в голове превратился в грохот. Свет луны тускнел, пронизываемый яркими парообразными призраками, то исчезавшими в темноте, то стремительно вырывавшимися из нее снова.
«Смерть приходит как конец всему», — подумал я, вспоминая старую египетскую поговорку, о которой мне рассказывала Вифания. Смерть пришла за Луцием Лицинием, за Дионисием, как пришла в свое время за любимыми отцом и братом Марка Красса, как пришла ко всем жертвам Суллы и к жертвам врагов Суллы, как она пришла к самому Сулле и к колдуну Эвну, которых черви съели заживо. Придет она к Метробию и к Марку Крассу, к Муммию и даже к надменному Фаусту Фабию. Смерть придет и к красавцу Аполлону, как пришла к старому Зенону. В этих размышлениях я находил какой-то холодный покой. «Смерть приходит как конец всему…»
Зрение и слух отказывали мне, и, пока кромешная тьма этой ночи еще не стала абсолютной, я не останавливаясь кричал:
— Экон! Экон! — Но как он мог ответить? Ведь он был немым. По моим щекам сбегали струйки слез.
Шелест ветра стих, но в мире для меня было по-прежнему темно, потому что глаза мои были плотно зажмурены от боли. Лошадь остановилась, я пригнулся и вцепился в нее. В какой-то момент все словно перевернулось, и я оказался прямо на земле, среди опавших листьев и хвороста.
Глава двадцать вторая
Я открыл глаза, мир вокруг был мутным и бесцветным. Рассвет медлил. Деревья раскачивались и скрипели, раненая голова трещала.
Я медленно поднялся и сел, прислонившись спиной к стволу дерева. Моя лошадь стояла поблизости и водила мордой по опавшим листьям в поисках чего-нибудь съедобного. Кровь на голове запеклась, больно стучало в висках. Любое движение вызывало новый прилив боли. «Бывает и хуже» — говаривал мой отец, он не был ни непреклонным, ни стоиком, но умел достойно действовать в любых обстоятельствах.
Я, пошатываясь, встал на ноги и глубоко вздохнул. Снова и снова окликал я Экона, так громко, как позволяла мне рана. Экон не появлялся. В лесу становилось все светлее.
Пришлось ехать в Кумы без Экона. Пропала и моя главная улика — окровавленная накидка. До начала погребальных игр оставалось всего несколько часов. И все же где-то глубоко тлела слабая надежда на то, что я смогу выжать правду из тех, кому она была известна.
Лес словно сжался с наступлением рассвета. За деревьями виднелись камни, окружавшие вход в пещеру Сивиллы, и даже блестел кусочек моря. Как легко я сбился ночью с дороги! Ночь, с ее мраком, не только ограничивает поле зрения человека, но и притупляет его чувства. Да и удар по голове тоже не способствует трезвой оценке действительности.
Уже через пять минут я выехал из леса в каменный лабиринт, с опаской поглядывая по сторонам и больше боясь увидеть Экона, чем не увидеть его. То и дело я принимал какой-нибудь пень или же серую груду камней за его тело. На дороге, проходившей через Кумы, в этот ранний час еще никого не было, но над домами вставших спозаранку людей уже поднимались столбы дыма. Я подъехал к дому Иайи в дальнем конце деревни. Дым над ним не поднимался, все было тихо, и в окнах не горел свет. Я привязал лошадь и направился в обход дома.
Узкую тропинку, ту самую, по которой к нам поднималась Олимпия после нашего визита к Сивилле, я нашел быстро и пошел по ней вниз через мелкий кустарник. Местами тропа становилась едва заметной, а порой вообще пропадала. Несколько раз я ступал на качавшиеся плиты, с трудом сохраняя равновесие. Это была не та тропа, по которой прогуливаются ради удовольствия. Она больше подходила искателям приключений, у которых могли бы быть свои причины пользоваться ею.
Тропа упиралась в груду валунов у самого среза воды, между высокими отвесными каменными стенами. Волны прибоя накатывались на камни и отступали, обнажая узкую полоску пляжа из черного песка. Осмотревшись, я нигде не увидел никаких признаков пещеры, или хотя бы расселины. След соленой воды и морские жители, прицепившиеся к камням, указывали на то, что прилив здесь достигал значительно более высокой отметки. Если сейчас уровень прилива был средним, то, значит, при низкой воде во время отлива пляж был открыт, и по нему можно было пройти за валуны. По отвесным каменным стенам никакого тайного прохода не было. Передо мной был тупик.
