— Он верующий человек? — слукавил Мун — все-таки, надо отдать ему должное, он бился до конца.
— Да, верующий, и, с моей точки зрения, это немало. Первое, что он сделал, когда был избран президентом, пошел вместе со своим правительством в храм святого Иоанна и отслужил молебен! — парировал Бухман. Он был сыном своего родителя, Эдди Бухман; не отличаясь религиозностью, он тем не менее, помня отца, который был человеком религиозным, мог сказать чистосердечно вполне: верующий, и это немало! — Он был личностью, и это больше, чем что-либо иное, для меня свидетельствует о силе человека! Понимаешь, Боб, о силе… Прости мне мою сентиментальность, но я горд был за человека при одном упоминании имени нашего президента. Я не мог не думать при этом о мужестве человека, который вопреки своему смертельному недугу взял руль управления такой страной, сохранив все достоинства человека: доброжелательность, терпимость, юмор, энергию ума, работоспособность… Четырнадцать часов в сутки, Боб, четырнадцать! Способность решать проблемы, различные по своей сути, при этом так, чтобы в решении был наибольший коэффициент полезного действия. Не хочу громких слов, но не откажусь от этого: гений координации!.. Да, армия и флот, промышленность и все аспекты помощи союзникам, дипломатия и военные действия, выборы… Да, при всем этом выборы! Жестокая полемика с политическими противниками, залп предвыборных речей, пресс-конференции… Ты представляешь, что такое рузвельтовская пресс-конференция — один против всех! Чуткая шпага рузвельтовского остроумия, шпага стремительная, была под стать его уму — удар был быстр, точен, разил наповал!.. И к тому же прост, человечен, не последнее достоинство — обаятелен, что повлекло к нему людей не самых плохих. Говорят, что ни один президент не имел таких талантливых помощников, как Рузвельт, но ведь в этом не в последнюю очередь заслуга самого президента… Короче, личность, а это самое большее, что можно сказать о человеке, ибо личность предполагает дело, а дело — сама жизнь человека.
В дверях несмело блеснул поднос с кофейными чашечками, а вслед за ним и розовая плешинка тетушки Клары. У нее было все то же блаженно-отрешенное состояние, она улыбалась — буря, что бушевала эта два часа рядом, не очень-то была ею замечена.
— Вот ты сказал: дал Сталину обмануть себя… — произнес Бухман, заметно понизив голос. — Но, прости меня, это не твои слова…
— Все остальные мои, а это не мои, так?
— Не твои…
— Ты ответь по существу. Мои или не мои, да важно ли это?
— Важно.
Тетушка Клара ушла, а в комнате все еще было тихо.
За окном вновь блеснули оранжевые фары пожарных, взрывая тьму. Гу-у-у-у! Гу-у-у-у! Шальная мысль пришла Бардину на ум: человек, приводящий в действие сирену, делал это не без удовольствия.
— Все, что сделал президент, он сделал с сознанием, что это полезно людям, — сказал Бухман.
— Можно сказать и так, — произнес Мун неопределенно. — Можно, можно…
На обратном пути Бухман молчал, молчал упорно, точно таился от Муна, точно тот был рядом.
— Вы заметили, когда речь зашла о том, чтобы объяснить смысл этой нелепицы «Дал себя обмануть…», он не смог ничего сказать… Не его слова!
— Если не его, то чьи?..
Бухман онемел, и на этот раз надолго — до города было далеко, молчи сколько хочешь.
— Новый президент меняет администрацию, меняет, как на пожаре, только фары полыхают да сирены воют… — заметил он, ему еще виделся оранжевый огонь пожарных машин. — Гарри просил президента об отставке… — заметил Бухман и с нескрываемым интересом перевел взгляд на Бардина — он весь вечер готовился сказать это русскому. — Видно, настал и мой черед думать об отставке. Если завтра вы получите мою визитную карточку с лаконичным «авиаконструктор», то знайте: отставка состоялась и Бухман вернулся на завод…
69
Бардину позвонили от Гродко:
— Посол едет смотреть выставку «Современная американская архитектура» — нет ли у вас желания быть с ним?
Рациональный Гродко знает, что надо смотреть в Америке сегодня: архитектура — это как раз то, что для нас насущно в канун великой тишины — сколько отчих городов и сел еще лежат в руинах и пепле? Вряд ли американская выставка учитывает страду, которая ждет Россию после войны, но при желании можно обратить на пользу этой страде и нынешнюю американскую выставку.
Бардин прибыл в посольство за полчаса до условленного времени и застал Гродко в водовороте посольских дел — казалось невероятным, что он всего лишь через полчаса поедет смотреть выставку архитектуры. Уходила диппочта, и, как обычно в предотъездный день, в посольстве было настроение авральное — еще с утра Гродко вызвал стенографистку и продиктовал с полдюжины писем, сейчас эта работа, казалось, только-только достигла кульминации.
— Вы видели сегодняшние газеты, Егор Иванович? — вопросил посол, прерывая диктовку. — Президент принял в Белом доме прессу. Взгляните, а я постараюсь закончить к сроку — тридцать минут…
Не желая мешать чтению Бардина, посол ушел в соседнюю комнату.
Бардину было интересно наблюдать Гродко — шесть лет работы в Штатах заметно сказались на нем. Наверно, эти годы сказались на его знании страны — шесть лет срок не столь уж великий, но достаточный, чтобы понять страну и, пожалуй, почувствовать. Но эти годы отразились и на ином: что-то появилось в Гродко такое, что незримо отразилось на его облике, манере держать себя, пожалуй, говорить, при этом и на его английском, на всем строе его общения с людьми, нашими и американцами, и что точнее всего можно было назвать словом уверенность. То, что звалось обязательностью посла и его точной оперативностью, было в немалой степени производным от этой его уверенности.
— Тут говорил на днях с одним крупным градостроителем, строящим города на Крайнем Западе, — произнес Гродко, когда они разместились в машине. — Храбрая и талантливая душа, храбрая и своими мыслями — все видит крупно… Вот он и сказал: у вас должна быть стратегия восстановления. Вам надо и из вашей беды извлечь выгоду: город, который вы построите на месте разрушенного, должен быть многократ современнее прежнего, а поэтому комфортабельнее, прочнее и не в последнюю очередь красивее… Очень важно продумать: с чего начать. Когда мы приступаем к большой стройке, еще до того, как мы начинаем рыть котлованы, подводятся дороги. А как быть здесь, когда надо восстановить не завод и даже не город, а страну?.. С чего начать?..
Бардин подумал: вот это посещение выставки американской архитектуры не своеобразная ли подводка дорог к стройке? Если подводка дорог, то очень похоже на Гродко, на его всегдашнее желание видеть дело в перспективе, пытаться заглянуть в день завтрашний. Похоже на Гродко и иным: для него нет дипломатии в чистом виде, только та дипломатия действенна, за которой можно рассмотреть нечто насущное — как сейчас…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
