Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Жюкав! — заорал он вдруг как резаный, что прозвучало на площади, от которой лучами расходились сразу шесть торговых улочек, как «держи вора!» — Маршаль Жюкав!..
Подошёл, отдал честь, назвался кавалером ордена Красной Звезды Иштояном Гамлетом Артуровичем. По-русски старик едва изъяснялся, но почти всё, что хотел сказать, было понятно. Пошли к нему в палатку, где он работал с внучкой, носатой приземистой черноглазой девушкой лет двадцати. Иштоян сварил изумительный кофе, внучка собрала на столик угощения: сухофрукты, восточные сладости. На стене под стеклом в рамке висела групповая фотография чемпиона СССР по футболу ереванской команды «Арарат», в центре — лучший бомбардир сезона Иштоян. Торговец объяснил, как мог, что чемпион СССР — его двоюродный племянник. Сам он не был дома с ноября 1941-го, когда из Андижана был отправлен в лыжный батальон (хотя на лыжах никогда не стоял) под Москву, обороной которой командовал Георгий Константинович Жуков. Получил тяжёлое ранение, контузию. Почти год провёл в госпиталях, а едва вернулся на фронт, попал в окружение и в плен. Прошёл четыре концентрационных лагеря, трижды бежал, а четвёртый раз — уже из лагеря советского. Бельгия, Франция, Италия… Скитался по Европе до начала 1950-х, пока не разыскал дядю, и осел в Стамбуле. Женился. Кем только не работал! А теперь вот на Гранд-базаре подрабатывает к пенсии, внучка иногда помогает. Артиста, играющего в кино маршала Жукова, продолжал старик Иштоян, он сразу узнал, но не мог поверить. Какими же судьбами? Что, так просто выпустили мир посмотреть, притом всей семьёй?..
Внучка частично переводила деда на средиземноморский английский, я переводил на русский, Алла Петровна и Лена порывались выйти, но Михаил Александрович удерживал, взглядами и знаками показывая, что неудобно будет перед человеком, столько испытавшим в жизни…
Ульянов слушал и слышал людей. И этим отличался от подавляющего большинства своих коллег — лауреатов-орденоносцев-секретарей творческих союзов. Как бы ни было ему это «в лом» и даже «западло», как выразилась Елена. Вот картина, стоящая у меня перед глазами. Поздний вечер. Ульянов приехал после рабочего дня: съёмки, прогон нового спектакля в Вахтанговском, запись на радио, репетиция, встреча с министром культуры, поход в Моссовет с просьбой об устройстве старого артиста в Дом ветеранов сцены в Матвеевском, озвучивание на «Мосфильме», спектакль «Брестский мир», встреча с Олегом Ефремовым и Кириллом Лавровым по вопросу судеб ВТО СССР и РСФСР… И вот, усталый донельзя, сидит он на даче в своём старом тянутом-перетянутом кресле с кружкой чая, а напротив на диване сидит женщина, пожилая, невзрачная, совсем просто и бедно одетая, и что-то заунывно Ульянову рассказывает. Выясняется, что это сводная сестра дяди деверя жены троюродного брата племянника из Омска, у которой «ни за что посадили сына, двадцатисемилетнего мальчишку, ещё на семь лет». И Ульянов слушает, превозмогая себя, чтобы не уронить от усталости голову на плечо, не заснуть в кресле. И что-то ещё в блокнот записывает, чтобы через секретаря Омского обкома партии или прокурора попытаться помочь. Но это — какая-никакая родственница. Слышал Ульянов и вовсе чужих людей, не умея прервать, смотреть сквозь, думая о своём, или просто послать подальше, как замечательно делали это его именитые коллеги-лауреаты, оберегая себя, экономя нервы, эмоции.
«Мы были на гастролях в Омске, на его родине, — вспоминала Галина Львовна Коновалова, бессменная завтруппой Театра Вахтангова. — Сказать, что его носили на руках, — это ничего не сказать. И вот идёт пресс-конференция. И встаёт девочка, говорит: „Михаил Александрович, я хочу подарить вам кружку с вашим портретом, я специально заказала. Дело в том, что вы спасли мне жизнь!..“ Пауза. И встаёт её папа. Рассказывает, что крохотную дочь его врачи приговорили — из-за тяжелейшего порока сердца. А операция стоила немыслимых денег! И когда надежды уже не оставалось, кто-то сказал: „А вот наш земляк в Москве…“ Позвонили Ульянову. Он мгновенно связался с Институтом Бакулева, девочку взяли в Москву, бесплатно сделали операцию, удачно — и вот ей уже 15 лет!.. И все зарыдали в зале, смотрят на Ульянова. А Михаил Александрович смущённо так: „Я не помню“. Потому что подобных случаев у него было столько!..»
Даже совсем простых людей Ульянов слышал, пытаясь вникнуть в их беды. Даже бомжей у трёх вокзалов — чему однажды я был свидетелем (он, естественно, был без Аллы Петровны, которая его от всего этого ограждала и блокировала, порой весьма жёстко, а то и жестоко). И люди отвечали той же, как говорится, монетой.
С превеликим трудом мы оторвались от старика Гамлета Иштояна. И ещё успели побродить по вечернему Гранд-базару, когда солнце «простреливало» торговые улочки насквозь, выхватывая изломанные криком лица торговцев, готовых на любые (почти) скидки. Тысячи базарных запахов и звуков. И всё же слышался голос боевого русского генерала:
«Чарнота. Не бьётся, не ломается, а только кувыркается! Купите красного комиссара для увеселения ваших детишек-ангелочков! Мадам! Мадам! Аштэ пур вотр анфан!.. Геен зи!.. Ступай в гарем! Боже мой, до чего же сволочной город!
…Мелькают русские в военной потрёпанной форме. Слышны звоночки продавцов лимонада. Где-то отчаянно вопит мальчишка: „Пресс дю су-ар!“ У выхода с переулка вниз к сооружению Чар-нота, в черкеске без погон, выпивший, несмотря на жару, и мрачный, торгует резиновыми чертями, тёщиными языками и какими-то прыгающими фигурками с лотка, который у него на животе.
Константинополь стонет над Чарнотой. Где-то надрываются тенора — продавцы лимонов, кричат сладко: „Амбуляси! Амбуляси!“ Басы поют в симфонии: „Каймаки, каймаки!“ Струится зной. В кассе возникает личико. Чарнота подходит к кассе.
Марья Константиновна!
Личико. Что вам, Григорий Лукьянович?
Чарнота. Видите ли, какое дельце… Нельзя ли мне сегодня в кредит поставить на Янычара?.. Что же, я жулик, или фармазон константинопольский, или неизвестный вам человек? Можно бы, кажется, поверить генералу, который имеет своё торговое дело рядом с бегами?..»
…Елена рассказывала об одном из ярких детских впечатлений. Отец приехал откуда-то из-за границы, где с кинорежиссёром Владимиром Наумовым и артистом Алексеем Баталовым представляли картину «Бег». Страна была капиталистическая — полный чемодан фирменных шмоток. «А себе, папуль, что привёз?» — «Полный чемодан… впечатлений. Я же гулял, смотрел там на всё, страну увидел — с меня хватит. Не велики тебе джинсы?» — «Как влитые, пап! И свитер, и батничек, и куртка! Спасибо тебе огромное!..» Начинает примерку мама. «А это что за ужас? Платье? Ты меня, видать, с любовницей какой-то своей спутал!» — «Алла, ну зачем ты так?..» — «А это что за говна пирога?» — «Кофточка…» — «А это-то что за убожество, а?» — «Я же обещал тебе сапоги…» — «Обещанка-цацанка, а глупэму радость! Ну, Миша, с любовью покупал, ничего не скажешь! Во-первых, жмут. А во-вторых, вообще — прощай, молодость! Это ж надо было поискать такое говно!..» — «Алла…» — «Что — Алла? Забирай!..» — и полетели сапоги генералу Чарноте чуть ли не в голову… А потом Лена сколько ни смотрела «Бег», всё вспоминала эту сцену: как собирал отец привезённые из-за границы, разбросанные по полу вещи. Жалко было отца…
«Ульянов — это огромный, необъятный диапазон актерского дарования! — рассказывал Владимир Наумов. — Созданный Богом для этой профессии. Есть хорошие актёры. Но очень мало актёров — личностей, само появление которых вызывает ваш интерес. Очень немногие умеют молчать на экране, как Ульянов. Притом не просто молчать — замолчать и я вот сейчас могу, от этого ничего не изменится, — а молчать так, что невозможно от него оторваться, будто гипнотизирует, находясь в соответствующем состоянии… Потрясающее чувство деталей, атмосферы, в которой существует, ситуации… Я помню, на съёмках „Бега“, который мы снимали с режиссёром Аловым, кончился съёмочный день, опустела площадка, я спрашиваю: а где ж Ульянов? Мне отвечают: да там, в декорациях ещё сидит. Я заглядываю — и вижу: он сидит и разговаривает с тараканом, рассказывает этому древнему, миллионы лет существующему созданию о том, какой под Киевом был бой, как было тепло, но не жарко… И с такой силой, с такой верой в то, что тот его понимает, Ульянов делал это — потрясающе! Я так жалел, что не было у меня с собой фотоаппарата, чтобы снять странный, удивительный контакт, на который способен, на мой взгляд, только выдающийся человек!.. В том же нашем „Беге“ есть замечательная сцена — игра в карты. Где заняты первоклассные актёры — Баталов, Евстигнеев, Ульянов. Совершенно разные! Ульянов требовал репетиций: ещё, ещё, ещё! — и с каждой репетицией играл всё лучше, лучше, будто поднимаясь по лестнице на высоту представленного, созданного им образа. А Евстигнеев — наоборот, прямая противоположность, он был актёром импровизации, ему на второй репетиции уже становилось скучно. И вот нам с Аловым надо было поймать момент, когда Ульянов созрел, а тот ещё не затух, не завял. И когда это удавалось, будто разряд электрический пронзал съёмочную площадку, в этом соединении, столкновении возникала поразительная атмосфера! Потом и Ульянов стал импровизировать, и это доставляло колоссальное удовольствие! Знаете, в наше время слово „гений“ затерли до дыр, как старый коврик, просвечивающий на свет. А вот Ульянова можно назвать не только выдающимся талантом, но гением именно в первородном звучании этого слова!.. Он был чрезвычайно сильным, мощным человеком! В „Легенде о Тиле“ у нас с Аловым он играл угольщика Клааса — и когда его хватали, а мы отбирали чемпионов мира по греко-римской и вольной борьбе и боксу, — так вот три человека никак не могли его скрутить, увести, он нам испортил несколько дублей, потому что всё делал по-настоящему!.. Он казался суровым, но он был очень нежным, отзывчивым человеком. А как он помогал партнёрам! В „Беге“ у нас Хлудова играл Дворжецкий, это была его первая роль в кино, и вот этот молодой совсем тогда актёр с марсианскими глазами прилепился к Ульянову, подсаживался, и они подолгу, часами разговаривали, размышляли. Вот эта ассоциация с „Мастером и Маргаритой“ — „В белом плаще с кровавым подбоем шаркающей кавалерийской походкой…“ — пришла в голову Ульянову, это ж похоже, говорит, вплоть до длины шинели — и мы использовали для образа генерала Хлудова…»
- Врубель. Музыка. Театр - Петр Кириллович Суздалев - Биографии и Мемуары / Музыка, музыканты / Театр
- Фрагменты - Козаков Михаил Михайлович - Театр