близко от вас. То есть вы говорите, что он уступил вам дорогу и обошел кругом…
— Нет,— возразил Фолкнер,— вовсе я этого не говорил. Это я уступил ему дорогу.
В инструкции сказано, что достоинство нельзя ронять ни при каких обстоятельствах. Достоинство и престиж человечества превыше всего. Конечно, идет речь и о доброте, и о готовности помочь, и даже о братстве — но во главу угла всегда ставится чувство собственного достоинства.
И слишком часто оно подменяется самодовольным чванством.
Чувство собственного достоинства не позволит нам сойти с тропы, чтобы уступить дорогу — пусть уступают дорогу и идут стороной другие существа. А как следствие человеческое достоинство автоматически низводит всех остальных в позицию низших существ.
— Мистер Барнс,— заявил Уоррен,— дело в наложении рук.
Лежавший на койке человек перекатил голову по подушке, обратив к Уоррену бледное лицо, и посмотрел так, будто удивился его присутствию. Тонкие бескровные губы зашевелились, медленно и едва слышно выговаривая слова.
— Да, Уоррен, причина в возложении рук. Эти создания, подобно Иисусу, наделены неким неведомым человеку даром исцеления.
— Но это дар судьбы.
— Нет, Уоррен,— возразил капеллан,— не обязательно. Все может обстоять совершенно иначе: быть может, это вполне человеческий дар, приходящий с достижением интеллектуального или духовного совершенства.
— Не понимаю,— ссутулившись, признался Уоррен.— Просто не верится. Не могут эти лупоглазые твари…
Подняв глаза, он взглянул на капеллана. Лицо священника вспыхнуло нездоровым румянцем от внезапного приступа жара, дыхание его стало поверхностным и прерывистым, веки смежились. С виду он уже ничем не отличался от покойника.
В том отчете психолога третьей экспедиции говорится о чувстве собственного достоинства, строгом кодексе чести и довольно примитивном этикете. Разумеется, отчет соответствует истине.
Но человечество, сосредоточенное на собственном достоинстве и престиже, даже не допускает мысли, что чувство собственного достоинства присуще и другим. Человек готов быть добрым, если его доброту примут с соответствующей благодарностью. Он готов броситься на помощь, если эта помощь провозглашает его превосходство. Но здесь, на Ландро, никто даже не потрудился предложить туземцам хоть какую-то помощь, ни на мгновение не допустив, что эти недомерки с совиными глазами — не просто застрявшие в каменном веке дикари, что они не только соринка в глазу или кость в горле. Люди никогда не принимали туземцев всерьез, хоть порой это и представляло некоторую угрозу.
И не обращали на них внимания до того самого дня, когда перепуганный мальчишка сошел с тропы, чтобы уступить дорогу туземцу.
— Учтивость,— сказал Уоррен,— вот в чем разгадка. В учтивости и возложении рук.
Встав с табурета, он вышел из палатки и тут же повстречал вознамерившегося войти Фолкнера.
— Как он? — поинтересовался тот.
— Точь-в-точь как остальные,— качнул головой Уоррен.— Болезнь хоть и припозднилась к нему, но ничуть не умерила свою ярость.
— Значит, нас осталось двое,— констатировал Фолкнер.— Двое из двадцати шести.
— Не двое,— поправил его Уоррен,— а только один. Только вы.
— Но, сэр, вы совершенно…
Уоррен отрицательно покачал головой.
— У меня болит голова. Начинает прошибать испариной. Колени подгибаются.
— А может…
— Я слишком много раз видел такое,— перебил Уоррен,— чтобы поддаться самообольщению.
Он ухватился за клапан палатки, чтобы не горбиться, и закончил:
— У меня ни малейшего шанса. Я никому не уступил дорогу.
ИЗГОРОДЬ
Он спустился по лестнице и на секунду остановился, давая глазам привыкнуть к полутьме.
Рядом с высокими бокалами на подносе прошел робот-официант.
— Добрый день, мистер Крейг.
— Здравствуй, Герман.
— Не хотите ли чего-нибудь, сэр?
— Нет, спасибо. Я пойду.
Крейг на цыпочках пересек помещение и неожиданно для себя отметил, что почти всегда ходил здесь на цыпочках. Дозволялся только кашель, и лишь самый тихий, самый деликатный кашель. Громкий разговор в пределах комнаты отдыха казался святотатством.
Аппарат стоял в углу, и, как вce здесь, это был почти бесшумный аппарат. Лента выходила из прорези и спускалась в корзину; за корзиной следили и вовремя опустошали, так что лента никогда-никогда не падала на ковер.
Он поднял ленту, быстро перебирая пальцами, пробежал ее до буквы К, а затем стал читать внимательнее.
«Кокс — 108,5; Колфилд — 92; Коттон — 97; Кратчфилд — 111,5; Крейг — 75…
Крейг — 75!
Вчера было 78, 81 позавчера и 83 третьего дня. А месяц назад было 96,5 и год назад — 120».
Все еще сжимая ленту в руках, он оглядел темную комнату. Вот над спинкой кресла виднеется лысая голова, вот вьется дымок невидимой сигареты. Кто-то сидит лицом к Крейгу, но почти неразличим, сливаясь с креслом; блестят только черные ботинки, светятся белоснежная рубашка и укрывающая лицо газета.
Крейг медленно повернул голову и, внезапно слабея, увидел, что кто-то занял его кресло, третье от камина. Месяц назад этого бы не было, год назад это было бы немыслимо. Тогда его индекс удовлетворенности был высоким.
Но они знали, что он катится вниз. Они видели ленту и, несомненно, обсуждали это. И презирали его, несмотря на сладкие речи.
— Бедняга Крейг. Славный парень. И такой молодой,— говорили они с самодовольным превосходством, абсолютно уверенные, что уж с ними-то ничего подобного не произойдет.
Советник был добрым и внимательным, и Крейг сразу понял, что он любит свою работу и вполне удовлетворен.
— Семьдесят пять…— повторил советник,— Не очень-то хорошо.
— Да,— согласился Крейг.
— Вы чем-нибудь занимаетесь? — Отшлифованная профессиональная улыбка давала понять, что он в этом совершенно уверен, но спрашивает по долгу службы,— О, в высшей степени интересный предмет. Я знавал нескольких джентльменов, страстно увлеченных историей.
— Я специализируюсь,— сказал Крейг,— на изучении одного акра.
— Одного акра? — переспросил советник, совершенно не удивленный,— Я не вполне…
— Истории одного акра,— объяснил Крейг.— Надо прослеживать ее вдаль, час за часом, день за днем, по темповизору, регистрировать детально все события, все, что случилось на этом акре, с соответствующими замечаниями и комментариями.
— Чрезвычайно интересное занятие, мистер Крейг. Ну и как, нашли вы что-нибудь особенное на своем… акре?
— Я проследил за ростом деревьев. В обратную сторону. Вы понимаете? От стареющих гигантов до ростков; от ростков до семян. Хитрая штука, это обратное слежение. Сначала сильно сбивает с толку, но потом привыкаешь. Клянусь, даже думать начинаешь в обратную сторону… Кроме того, я веду историю гнезд и самих птиц. И цветов, разумеется. Регистрирую погоду. У меня неплохой обзор погоды за последние пару тысяч лет.
— Как интересно,— заметил советник.
— Было и убийство,— продолжал Крейг,— Но оно произошло за пределами акра, и я не могу включать его в
