этой истории счастливый конец.
Архетипическая счастливая концовка может быть обнаружена в заключительных абзацах «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи. В романе, действие которого происходит в психиатрическом учреждении 1950-х годов, повествование ведется от лица пациента Вождя Бромдена, коренного американца, чья модель мира, как и в случае господина Б., патологически оторвана от реальности.
Когда мы знакомимся с ним, он убежден, что сама реальность находится под контролем загадочного секретного механизма, который он называет Комбинатом. Его теория управления заключается в том, что он вообще ничем не управляет. Бромден не разговаривает; он просто монотонно трет пол шваброй и слушает остальных. Появление харизматичного и мятежного Макмерфи бросает вызов его модели реальности и перестраивает ее. Затем Макмерфи с жестокостью подвергают лоботомии. В исключительно трогательной концовке Бромден проявляет милосердие и помогает уйти из жизни другу, который помог ему излечиться. Потом он выдирает тяжелую контрольную панель из пола, вышвыривает ее из окна и сам прыгает в залитое лунным светом небо, говоря нам на прощание, что он «долго был в отъезде»[324].
Если вернуться в начало истории, то окажется, что Бромден вновь угодил в лечебницу: возможно, его туда вернули после побега, или заболевание вновь дало о себе знать. Но ведь история заканчивается там, где она заканчивается – именно в это блаженное, мимолетное мгновение Бромден обрел полный контроль над обоими уровнями истории: внешним миром драматических событий и внутренним миром, определяющим его сущность. На один блаженный, мимолетный миг он обрел абсолютный контроль. Он превратился в Бога.
Идеальная архетипическая концовка принимает форму «божественного мгновения», чтобы обнадежить нас: несмотря на весь хаос, печаль и трудности, нашу жизнь все-таки можно контролировать. Ничто не способно вселить бо́льшую надежду в мозг-рассказчик. Подхваченные в первом акте ураганом драматургии, мы проносимся по всему произведению и оказываемся в наилучшем для нас месте. Психолог Рой Баумайстер пишет, что «жизнь – это вечные перемены с тоской по постоянству»[325]. Истории – это форма игры, позволяющая нам ощутить, что мы потеряли контроль, при этом не подвергая нас реальной опасности. Это американские горки, но те, что сделаны не из скатов, рельсов и железных колес, а из любви, надежды, ужаса, любопытства, битвы за статус, ощущений удушья и облегчения, неожиданных изменений и морального осуждения. Истории – это экстремальные аттракционы контроля.
4.4. Истории как симулякр сознания; нарративное перемещение
Жить в галлюцинации, заключенной внутри нашего черепа, по словам нейропсихолога Криса Фрита, – значит ощущать себя «невидимым актером в центре мира»[326]. Мы – тот единственный центр внимания, где сходятся зрение, звук, запах, осязание, вкус, мысль, память и действие. Эту иллюзию плетут истории. Писатели создают симулякр человеческого сознания. Читая страницу романа, мы свободно переходим от наблюдения к речи, затем к мысли, к далеким воспоминаниям и затем снова к наблюдению и так далее. Другими словами, это возможность побывать в сознании персонажа, как если бы мы сами были этим персонажем. Этот симулякр сознания бывает настолько убедительным, что порой заставляет потесниться настоящее сознание читателя. Сканирования мозга показывают: когда мы погружены в историю, активность его отделов, отвечающих за наше самоощущение, снижается.
История мчит нас на американских горках контроля, и наши тела реагируют на происходящие события соответствующим образом: учащается сердцебиение, расширяются кровеносные сосуды, попеременно повышается уровень нейрохимических элементов в крови, оказывающих мощное воздействие на наше эмоциональное состояние, таких как кортизол и окситоцин. Смоделированная рассказчиком модель мира может настолько вытеснить нашу реальность, что мы пропустим свой поезд или забудем вовремя лечь спать. Психологи называют это состоянием «перемещения».
Исследования показывают, что, когда мы «перемещаемся», наши убеждения, взгляды и намерения становятся уязвимы для корректировок в соответствии с моральными нормами истории и что такие корректировки могут иметь долгосрочный эффект. «Исследование продемонстрировало, что перемещенный „путешественник“ может вернуться изменившимся, – заключили авторы метаанализа 132 работ по теории повествовательного перемещения. – Вызванная таким перемещением перемена позволяет убедить в чем-то того, кто воспринимает историю»[327].
Иногда это приводит к судьбоносным результатам. Историк Линн Хант утверждает, что рождение романа помогло ускорить появление прав человека. До XVIII века было необычно сопереживать представителю другого класса, национальности или гендера даже в мыслях. Бог создал нас такими, какие мы есть, и разговор окончен. Однако впоследствии авторы таких популярных историй, как «Памела» (1740)[328], «Кларисса» (1747–1748)[329] и «Юлия» (1761)[330], «призывали читателя вовсю отождествляться с персонажами и тем самым сопереживать им, невзирая на класс, пол и национальность»[331]. «Памела», например, представляла собой историю шестнадцатилетней служанки, подвергшейся сексуальным домогательствам со стороны хозяина. «В печали рыдала и стенала я. „Экая ты неразумная девка! – сказал он. – Разве же я причинил тебе какое зло?“ – „Да, сэр, – я молвила, – величайшее зло на свете“». Эти ранние примеры романов обладали огромной популярностью. Как написано в одном источнике того времени, «„Памелу“ можно было найти в каждом доме»[332].
На протяжении XIX века повествования о жизни рабов знакомили белых читателей с жизнью невольников в южных штатах Америки. Такие книги, как «Повествование о жизни Фредерика Дугласа, американского невольника», продавались десятками тысяч и стали мощным оружием в руках сторонников отмены рабства, в то время как бестселлер Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома», как говорят, послужил предпосылкой Гражданской войны в США. В 1960-е повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» погружала читателей в жизнь обычного заключенного одного из сталинских лагерей ГУЛАГа, вызвав потрясение у жителей коммунистического Советского Союза. В свою очередь, последователи Гитлера так боялись могущества книг, что сжигали их. То же самое делали сторонники Аугусто Пиночета и участники тамильских погромов 1981 года на Шри-Ланке[333].
Повествовательное перемещение меняет людей и таким образом меняет мир.
4.5. В чем сила историй
Мы все населяем чужеродные миры. В конечном счете каждый из нас томится в одиночестве в темнице собственного черепа, блуждая по своим неповторимым нейронным царствам, по-разному «видит» вещи вокруг и поэтому ассоциирует увиденное с разными воспоминаниями и по-разному испытывает страсть и ненависть. Мы смеемся над разными шутками, нас трогает разная музыка, мы «перемещаемся» в разные истории. Мы все находимся в поиске писателей, которые каким-то образом улавливают отдаленную мелодию терзаний нашего разума.
Если мы предпочитаем рассказчиков, чье происхождение и жизненный опыт схожи с нашими, то это потому, что в искусстве мы зачастую стремимся к той же связи, что ищем в дружбе и любви. Это совершенно естественно, если женщина предпочитает книгу, написанную женщиной, или представитель рабочего класса предпочитает
