Он отступил по неровным кирпичам, сделал несколько шагов и прыгнул.
– А-а-а-а! – тонко закричала Вероника и побежала к краю воды, хлюпая кроссовками по грязи. Черная с подпалами Найда наконец залаяла всласть, Джанго ответил басом с насыпи.
Вероника, девушка неробкого десятка, быстро взяла себя в руки. Сложив из ладоней рупор, она закричала отчетливо и пронзительно:
– Немешаев! Не двигайтесь! (Ах, сделайте, чтобы собака замолчала! Спасибо!) Не дергайтесь, Немешаев! Постарайтесь принять горизонтальное положение! Главное, никаких резких движений! Не шевелитесь!
Все это она кричала тому месту на темной поверхности воды, которая только что всхлипнула, чтобы принять в себя Артема Немешаева. Шевелился ли он там, где нет ничего, никто не знал. Вероника, участковый Кузин и Стас были слишком далеко и не могли рассмотреть, что такое та медлительная рябь, которая возникла меж устоев моста, чуть поколебалась и успокоилась.
– Не кричи так, дочка, – сказал Палыч, – не поможешь. Конечно, когда сначала по щиколотку увяз, потом по колено, ты права, лучше распластаться. Только он солдатиком ухнул с верхотуры и сразу в трясину ушел. Царствие небесное, как говорится. Хотя плохой был человек, девчонку загубил.
– Еще картины с собой утащил, – добавил Стас и плюнул прицельно, в гряду пузыристой тины.
– Как же, как же так! – воскликнула Вероника. Она бросилась к Стасу, желая заплакать.
Только плакать Вероника давно разучилась. Лишь три или четыре слезинки скатились по ее бледным щекам и высохли быстро, как спирт, не достигнув подбородка. И все-таки Стас пожалел ее, усталую девочку в мальчишеской бейсболке и в куртке болотного цвета. Могло показаться, что Вероника специально так оделась, для маскировки в лесу, но у нее вообще все вещи были болотного цвета. Или серого. Или коричневого. Она была своей среди тростников, тинных кочек и осенней сырой ржави.
– Мы сделали все, что могли, – сказал Стас. – В конце концов, картины застрахованы.
– Но это же Коровин и Каменев! – не унималась Вероника. – Эти картины больше никто никогда не увидит!
Стас пожал плечами:
– Показывали мне их фотки – на мой непросвещенный взгляд, так себе. Хотя, конечно, вещи старые, в цене только росли бы.
– Станислав Иванович, – начала Вероника робко, как школьница, – можно спросить? Как вы догадались, что Немешаев на насыпи окажется? Я так удивилась, когда вы из леса вышли.
– А я с Киселевым связался – вон он, кстати, бредет, бедняга, язык на плече. Ну, прикинул, куда мог двинуть наш турист-спортсмен? За лесом шоссе – больше некуда идти Немешаеву, как туда. Я сам с той стороны подъехал. К шоссе дорога одна, через насыпь. Места я знаю, пацаном тут у бабки бывал. По этому вот самому мосту – он тогда не так еще развалился – раз сто туда-сюда пробегал.
– И не боялись?
– Не боялся. Потому что дурак был.
2
Эразмо да Нарни по прозвищу Гаттамелата, что значит Медовая Кошка (двусмысленное имечко!), ехал к смерти. Он сомневался, потому не спешил. Его тяжелый конь все понимал и шел медленным шагом. На рай у обоих, хотя и по разным причинам, надежда была слабая. Эразмо делал в церкви богатые вклады, но слишком часто видел, как умирают люди, да и сам их убивал – и не было похоже, что их души голубками вспархивают в небеса. Или они, души, такие маленькие и никчемные, как краткий выдох носом? Тогда и говорить не о чем. Живи! Все пустяк, пока не тронешься в путь, где у горизонта пышет жаром…
Сковородкам, жаркой вони и разогретым крючьям Гаттамелата предпочел бы даже не сад в облаках, а Элизиум древних, о котором узнали недавно и толковали смутно. Вечный сумрак, осока, ряска, комариный вой – прохладное болото, над которым никак не может взойти солнце. Живой ухнет в эту трясину с головой, зато мертвому все нипочем. Туда можно не войти голышом, как в чистилище, а въехать вот так, прямо в доспехах, с мечом на боку. И на верном коне. И вечно сражаться, не побеждая, но и не исчезая. Можно ли это заслужить?
Гаттамелата ехал к смерти и был прекрасен, хотя сделан не из бронзы даже, а из гипса, ловко подкрашенного коричневым и черным. Он стоял на полпути к Элизиуму в Итальянском дворике московского музея [19] . Постамент его здесь не так высок, как дома в Падуе, где он – местный Медный всадник [20] . Некогда Ольга Тюменцева, обходя подлинного Гаттамелату, старалась побыстрее миновать его сзади: слишком высоко в небе реял крутой лошадиный круп с оттопыренным хвостом, завязанным гулей. Из-под этого хвоста, казалось, вот-вот посыплются на голову смертоносные ядра медного навоза.
В Москве конь Гаттамелаты выглядел смирным, хвост вполне благопристойным; левое переднее копыто задумчиво, а не грозно покоилось на гипсовом шаре, который притворялся бронзовым. И Ольга равнодушно шла мимо. Была она не одна, а с Самоваровым. Они приехали в этот музей на научно-практическую конференцию по вопросам реставрации деревянной скульптуры. Мероприятие оказалось приятным, оба были веселы. Самоваров как раз говорил, что Настя на «Винзаводе», и если тамошняя выставка ей покажется интересной, можно подъехать и присоединиться.
Вдруг ровный музейный свет мигнул перед Ольгиными глазами той слепящей белизной, какая бывает, если лампочка хочет сдохнуть. Гаттамелата туже сдвинул брови. На его щеках явственно проступили собачьи ямки. Его конь вздохнул тугими боками, тяжкий шар выскользнул из-под копыта и покатился по паркету, давя ноги посетителям.
Нет, показалось! Ничего подобного не было, но Ольга предпочла бы, чтобы было, лишь бы не возник под полукругом боковой арки этот ужасный человек.
– Вы ли здесь, моя душка! – воскликнул он и ринулся к Ольге легкой походкой танцора, слегка подволакивая ногу.
Седины этого человека стояли торчком и поблескивали, напоминая, что близок мишурный Новый год. На пористом носу, почти на кончике, сидели очки. Человек глядел поверх них, но иногда шмыгал носом, и тогда очки ловко подпрыгивали к переносице, а глаза за ними делались большими и тусклыми, как сливы-венгерки.
– Виктор Дмитриевич! – ахнула Ольга фальшиво. – Как я рада!
Хотя Ольга старалась держаться позади Самоварова, Виктор Дмитриевич пристально и довольно долго смотрел на ее бюст.
– Все хорошеете! – сказал он. – Ум и красота, соединенные в одной женщине, неотразимы. Эх, завидую юношам, которые за вами увиваются. Конечно, такие румяные шалопаи, как ваш спутник, меня запросто обскачут!
И он подмигнул Самоварову, ничуть не румяному.
– Это Николай Алексеевич, мой коллега. Он реставратор мебели в нашем музее, – чопорно представила шалопая Ольга. – Мы здесь на конференции.
– И я, уж извините, спешу на «Винзавод», – добавил Самоваров, пробуя шагнуть в сторону.
Ничего у него не вышло: Ольга вцепилась в его рукав всеми своими десятью белыми пальцами.
– Я тоже на «Винзавод», – сказала она. – Мы оба спешим.
– Что вы там забыли? – удивился Виктор Дмитриевич. – Банкета сегодня не намечается, объекты стоят себе, кушать не просят и до завтра постоят. А я так душевно рад нашей случайной встрече, что слов не найду. Назначил тут на три сорок рандеву одному жуку и с утра предчувствовал, что произойдет нечто прекрасное. Не ошибся ведь! И жук не подвел, и вас встретил, моя прелесть. Нам есть о чем дружески поболтать.
Ольга мечтательно посмотрела в сторону выхода.
– Вы, дорогая, я слышал, до сих пор с господином Галашиным сотрудничаете? – говорил Козлов, подталкивая собеседников к свободному диванчику. – Я ведь часто вспоминаю коровинское «Утро в Гурзуфе». С ним интересная штуковина связана. Вы будете шокированы!.. Пожалуй, в самом деле отпустим молодого человека на «Винзавод»?
– Не отпустим, – отрезала Ольга, нервно теребя самоваровский рукав.
Ей хотелось переменить тему, и она спросила о Парвицком.
– Женька-то? Женька сейчас в Гонконге, играет Сарасате, – сообщил Виктор Дмитриевич. – Черт знает, отчего китайцы так любят Сарасате. Нам не понять! Так вот, замечательная история вышла с Коровиным и с этим вашим приятелем Палечеком.
– Он мне не приятель, – заметила Ольга. – Это вы рассказывали, как помогли ему стать моделью. И к антиквариату приохотили.
– Как вам угодно, – не стал спорить Козлов. – Да, знаю Фильку с его пубертатного возраста, но такого дерьма от него не ждал. Такого первостатейного дерьма! Вам интересно, молодой человек? Или вы все же пойдете?
Ольга умоляюще лягнула ботинок Самоварова своим итальянским сапожком.
– С Николаем Алексеевичем можете говорить совершенно свободно! Он в курсе всех наших дел, – сказала она Козлову. – Именно он нашел украденные картины Похитонова, статуэтку Чипаруса и табакерку.
– Серьезно? – удивился Виктор Дмитриевич и выглянул из-за Ольгиного бюста, чтобы получше рассмотреть Самоварова. – А я думал, это заслуги той девицы из органов, с плоским лицом… Она еще в болото ныряла за вашим сомнительным Коровиным, о котором сейчас речь. Не ныряла, говорите? Тем лучше. Но «Утро в Гурзуфе»-то существует, висит у Галашина и ни в зуб ногой, так что вам будет интересно. Когда я напустил на Палечека Фиму Аксельрода…
