Командир полка отыскался без труда по трофейному "мерседесу", стоявшему около стартовой радиостанции. Генерал не был сторонником трофейной легковой техники, но вынужден был разрешить командирам добыть по одной машине на полк, так как их командирские штатные "козлики" пришли в полную ветхость и не гарантировали приезд куда-либо к назначенному времени. Согласился с просьбой полков, а увидев сейчас немецкую машину, хмыкнул неодобрительно, как будто нанесли ему личное оскорбление.
Приказав остановиться, Александр Филиппович вышел из машины, набросил на себя плащ-накидку и, опережая Ченцова с докладом, спросил:
― Все готово? Когда прилетят?
― По расчетам, через семь ― десять минут. Я уже хотел начинать обозначение аэродрома, да задержался, увидев вашу машину.
― Делайте, как решили. А я пройдусь по обочине.
Генерал пошел не торопясь вдоль полосы, в ее дальний конец. Хотелось побыть одному, подумать и одновременно своим присутствием не связывать инициативу Ченцова. Дождь продолжался, то усиливаясь, то чуть ослабевая. За спиной со старта стреляли залпом из ракетниц. И вслед за выстрелами к облакам с шипением, расплескивая белый, зеленый и красный цвета, поднимались развесистым тюльпаном три ракеты. Догорали взлетевшие, и их путь в небе через пятнадцать ― двадцать секунд повторяли новые. В самой верхней точке траектории ракеты подсвечивали своим трепещущим светом черные облака, но генералу от этого делалось только неспокойней. Он всякий раз говорил: "Низко, черт бы их побрал".
Игра света и тьмы, изредка рыкающий далеким раскатом гром все больше накаляли в Александре Филипповиче состояние тревожного ожидания, все больнее били по нервам, вызывая неприязнь к себе, не отказавшемуся наотрез от задания, не выдержавшему натиск своего начальника.
"Согласился я вопреки здравому смыслу, ― выговаривал генерал сам себе. ― А почему? Надо было убедить командира корпуса перенести данный вылет на утро. Днем могли бы послать не эскадрилью, а целый полк, обеспечив его крепким истребительным прикрытием…"
"Мог попытаться, но не сделал. А почему? ― опять спросил он себя. ― Ты не захотел еще одной размолвки с начальником и из-за своего благополучия пошел на безрассудный риск, закрылся от личной неприятности судьбами восемнадцати человек. Ты в глубине души надеялся и сейчас надеешься в случае неудачи укрыться теперь уже за приказ командира, который обязан был выполнить. Приказ приказом, но от своей совести не спрячешься!…"
Распалившись самобичеванием, уже не мог остановиться. "А почему ты послал в такой полет не командира полка, не его заместителя, в прошлом ночников, следовательно, и наиболее опытных пилотов, а согласился с предложением подполковника Ченцова? Не хотел приказывать? Решил опять-таки уйти от решения: не ты решал, а только санкционировал. Командиру полка виднее. Он лучше знает подготовленность люден. Командир "стыдливо" не предложил себя и своего старого сослуживца полетному училищу в качестве ведущего, а ты согласился". С другой стороны, железнодорожная станция крепкий орешек. В светлое время неизбежны были бы большие потери, сомнителен и результат удара. Ведь пробовали уже… Нет, не надо самобичеваний. Не в малодушии дело. Он, Аганов, согласился с корпусным начальством, потому что поверил в возможность успеха. Прикинул, что неожиданная штурмовка станции малыми силами могла надолго вывести ее из строя при малых потерях… Грозы никто не предполагал. Даже метеослужба".
Генерал пошел обратно и стал представлять, что бы он сейчас делал на месте Сохатого. "Время быть над домом, а его нет. Но если я жив и не могу найти аэродром, то я бы шумел, обозначая себя ракетами, фарами, по радио просил бы помощи…"
Как бы в ответ на его мысли на аэродроме начали зажигаться костры один, другой, третий, и вскоре по бокам летного поля протянулась огненная дорога.
Как добрый знак, это обрадовало Аганова. Оглядываясь на запад и выискивая в красно-черной небесной темноте аэронавигационные огни, он заспешил к радиостанции, от которой по-прежнему методично продолжали взлетать ракеты. Слегка запыхавшись, он подошел к автомобилям, но штурмовиков в небе не было слышно.
― Через сколько будут?
― Не знаю, товарищ генерал. ― Чепцов отвечал тусклым, прокуренным голосом. ― Расчетное время полета вышло. Едва слышал разговор. Кто-то говорил по радио о дожде и грозе, а потом пропал. На мой вызов ответа не получил, но полосу зажег. Думаю, может, они где-то рядом, а из-за большой электризации воздуха связь нарушилась. В наушниках сплошной треск.
― Будем ждать. Костры поддерживать. Ракет не жалеть. Каждую минуту вызывать на связь!
Аганов пошел к своей машине, снимая на ходу намокшую, задубевшую от воды накидку. Бросив ее на переднее сиденье, снял фуражку, энергично помахал ею, стряхивая воду, и влез в "эмку" на заднее сиденье. Захлопнул дверцу, опустил стекло и с жадностью закурил. Он почему-то не стал думать, прилетят ― не прилетят, а стал прикидывать, как утром лучше организовывать розыск группы. Поймав себя на этой мысли, Александр Филиппович понял, что он, не отдавая себе отчета, уже признал возможность если не гибели всех штурмовиков, то по крайней мере вынужденной их посадки где-то. Но где?
"Если найдутся, то полбеды. А если нет?" И он стал обдумывать возможные последствия. Многое зависеть будет не только от исхода самого полета, но и от подхода к его оценке разных инстанций…
Ченцов будет со мною. Надо только хорошо обдумать, как мне и ему докладывать, если старшие потребуют специального отчета. Чертову погоду, грозовое положение и дождь, которые метеослужбой не ожидались, забыть нельзя. Метеорологи за эту ошибку сполна ответят".
В глубокой задумчивости Аганов не заметил подошедшего командира полка и вздрогнул от его близкого и громкого голоса:
― Товарищ генерал, не прилетят они. Уже тридцать минут как бензин кончился. Сели где-нибудь у линии фронта.
― Если так, то тушите костры. Утром рапорт об экипажах и погоде. Новости сообщайте немедленно.
* * *
Когда летчиков эскадрильи вызвали на командный пункт, Люба Рысева сидела у самолета на штабеле бомб, упакованных в деревянные решетчатые круглые ящики, и читала.
"Опять задание? ― Люба посмотрела на часы, потом взглянула на солнышко. ― Нет, лететь уже поздно". Такой вывод успокоил ее. Она вновь занялась книжкой, но скоро поняла, что смысл фраз от нее ускользает.
Летчики задерживались. Закрыв книжку, Люба решила пойти к самолету оружейницы Екатерины Сенько. Катя в последние дни стала для нее ближе других девушек. Особенно после свадьбы. Тогда Иван Сохатый удивительно хорошо говорил о Сереже и радовался счастью друзей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
