– Бурбон, – усмехнулся он. – У меня все под рукой. Что может сравниться с хорошим глотком чистого бурбона в конце долгого жаркого дня! Вы пробовали?
– Нет.
– Ну так попробуйте.
Он отвинтил колпачок и вручил ей фляжку. Элен замялась, потом глотнула. Словно жидкий огонь прошел по горлу. Она задохнулась. Нед Калверт рассмеялся.
– Понравилось?
Элен скривилась от отвращения.
– А чего миссис Калверт про вас не понимает?
– Много чего. – Он взял у нее фляжку и прижал к губам, запрокинув голову. Она видела, как его горло дергается под загорелой кожей. – Когда-нибудь расскажу.
Он остановил машину, закрепил тормоз, опустил фляжку.
– Знаете, где мы сейчас? Видите вон тот болотный кипарис? Мы на другом берегу ручья, куда вы когда-то бегали купаться. – Он перегнулся и открыл дверцу с ее стороны. – Пойдем разомнем ноги. Хорошо бы сейчас посидеть в тени, правда? Я знаю одно подходящее местечко.
Он сунул фляжку в задний карман брюк. Элен выбралась из машины, он небрежно взял ее за руку и повел вперед, на ходу раскачивая их соединенные руки. Солнце пригревало затылки, затем они вступили в тень. Над головой у них завозилась в ветвях овсянка и выпорхнула на солнце. Они шли под деревьями, она поняла, что заводь осталась справа. У нее лихорадочно билось сердце. Потом под ногами зашуршала сухая чахлая травка и прямо перед ними возник темный летний домик.
Нед Калверт бросил через плечо один-единственный быстрый взгляд и провел ее внутрь. Вдоль трех стен лепились грубо отесанные скамьи; дверной проем наполовину занавешивали побеги красного плюща.
Он сел и похлопал по скамейке, приглашая Элен сесть рядом.
– Видите? Здесь прохладно и тихо. Тут никогда никого не бывает. Мне здесь нравится. Всегда нравилось. Выпейте еще.
Элен опасливо присела. Взяв протянутую фляжку, она запрокинула голову и отпила. Нед Калверт не сводил с нее глаз; в тени их взгляд казался ей таким же, как в тот раз, в гостиной, – застывшим, напряженным, внимательным-внимательным.
– О вас идут разговоры, Элен Крейг.
Он забрал у нее фляжку, обхватил горлышко губами и основательно потянул.
– Обо мне? – нервно хихикнула Элен. – Обо мне и говорить-то нечего.
– Да ну? – Он опустил фляжку, посмотрел на Элен и сказал, понизив голос: – Вы гуляете с Тэннеровым парнишкой, что работает в гараже у Хайнса. Это и говорят.
– С Билли? – Она удивленно повернулась к нему. – Кто вам такое сказал?
– Мне всякое говорят. Не важно кто. Разные люди. – Он помолчал. – Вот я и решил предупредить вас, только и всего. Держитесь подальше от этого парня.
– От Билли? – Голубые глаза вспыхнули. – Почему, интересно?
– Он вам не пара. И вам, и любой приличной белой девушке. Так мне говорили. Не пара для девушки, которая хочет саму себя уважать.
– Я уважаю Билли! Он мне нравится.
– Ну как же. Как же, – вздохнул он. – Но вы еще очень маленькая. В известном смысле. Вы живете с матерью, у вас своя жизнь, она англичанка и все такое, поэтому вам, может, трудно понять. Я только хочу, чтобы вы вели себя осторожней, чтоб вам не было больно, вот и все.
– Больно? Из-за Билли? – Она гордо вздернула подбородок. – Билли никогда ни за что меня не обидит.
– Сам, возможно, и не обидит. Парень он, в сущности, неплохой, я в этом уверен. Но его сбили с толку. Может, он не очень умен, раз позволяет втягивать себя в дела, в которые не следовало бы втягиваться, может, вы правы, и он ничего плохого не замышляет. Но у Билли завелись странные дружки – он вам о них не рассказывал? Не рассказывал, как сблизился кое с кем из тех, кто работает у Хайнса? С черномазыми?
Элен уставилась на него и не сразу нашлась с ответом.
– С неграми? Нет, Билли об этом не говорил.
– Вот видите? А почему? Потому что стыдится, вот почему. В душе он и сам понимает, что не прав, что есть вещи, которые белому человеку делать не положено. Наши местные этого не потерпят. Для таких, как Билли, у них есть скверное прозвище. «Дружок черномазых» – вот как они таких называют. Вам доводилось слышать это имечко?
– Конечно!
– Значит, вам не захочется, чтобы Билли так называли. Или вас саму, раз вы гуляете с Билли. Верно?
Он щелчком смахнул пылинку со своих белых брюк, поднял голову и посмотрел на дверь.
– Билли видели. Он разговаривал с ними, ел с ними вместе. На днях пошел с ними в их негритянскую обжорку. Сидел там, уплетал требуху, коровий горох и сладкий картофель, будто забыл, какого цвета у него кожа. – Он повысил голос. – Народу такое не по душе. Пока еще все довольно спокойно, но скоро покоя не будет. Надвигаются беспорядки. Я их в воздухе чую, потому что прожил тут всю жизнь и знаю, чем это пахнет, – закончил он уже тише.
Он повернулся к ней. Элен уставилась на него во все глаза. Ей стало страшно.
– Вам ведь не хочется, чтобы с Билли что-то случилось, правда?
– Нет, не хочется.
– Тогда не мешало бы его предупредить. Передайте ему наш разговор. Скажите, чтоб не забывал, кто он есть, пока не поздно. – Он помолчал. – И больше с ним не встречайтесь. В наших местах у вашей мамы не так уж много друзей – вам это известно?
– Да, известно.
В ушах у нее раздавался голос Присциллы-Энн; она почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Он не сводил с нее взгляда.
– Местные о ней разное говорят. Мы с миссис Калверт не обращаем внимания на эти сплетни. Но вы красивая девочка. Вы ведь не хотите, чтоб о вас пошли разговоры?
Элен залилась краской и опустила голову.
– Нет, не хочу, – ответила она пристыженно.
– Ну-ка, – сказал он и протянул ей фляжку, – хватит расстраиваться. Глотните бурбона.
Элен взяла фляжку дрожащими руками и сделала большой глоток. Виски обожгло пищевод, жидким огнем разлилось в желудке. Она на секунду зажмурилась. У нее закружилась голова, в маленькой беседке вдруг сделалось очень жарко, но она и в самом деле почувствовала себя лучше. А он очень добрый. И мама, и Билли, все разом, от этого у нее путалось в голове, но он, конечно, и вправду очень добрый.
– У вас мокрые губы, весь рот заляпан в бурбоне. Придется научить вас, Элен Крейг, пить из фляжки.
С этими словами он придвинулся к ней, наклонился и обнял за плечи. Внезапно его губы оказались совсем рядом.
– Мокрые… Помните?
Голос у него внезапно охрип, как в тот раз. И тут он – очень осторожно и неторопливо – прижался к ее рту своим. Губы у него были влажные и твердые; она почувствовала его язык на своих губах, почувствовала, как его рот изогнулся в улыбке. Он слизал виски у нее с губ, обнял ее покрепче и раздвинул языком ее губы. Она словно окоченела. Нежно, игриво он коснулся языком ее языка; затем принажал; затем начал сосать ей губы, потом язык.
– Открой рот пошире… Вот так…
Он втянул ее язык к себе в рот, прихватил влажными твердыми губами. В голове у Элен все поплыло. Образы, слова, картины; то, о чем шепотом говорила Сьюзи Маршалл и подтвердила Присцилла-Энн. Она поняла, что дрожит; его рука скользнула чуть выше и легла ей на грудь. От него пахло одеколоном, мятой, бурбоном и потом с легким оттенком мускуса; ее взгляд упирался в его загорелую кожу. Она закрыла глаза и погрузилась в теплую тьму, где были только два их сомкнутых рта. Он отодвинулся, продолжая одной рукой ласкать ее груди.
– У тебя было так с Билли Тэннером? Или с другими ребятами?
Его голос звучал хрипло и завораживающе. Она отрицательно покачала головой.
– Я так и думал. Знаешь, сколько времени я этого ждал? Очень долго. Ты даже не представляешь, как долго. Но я знал, что дело того стоит.
Он подхватил ее груди снизу ладонями, заставил ее откинуться, так, чтобы смотреть ей в глаза.
– Ты ведь знала, верно? – спросил он. – Давным-давно, когда была совсем маленькой девочкой. Ты ведь и тогда знала. По глазам вижу.
Он снова впился ей в губы поцелуем, долгим, неумолимым и крепким, и не отпускал, пока она не начала дрожать.
– Расстегни рубашку, голубка, дай посмотреть.
