В сообщении ведомства прессы и информации выражалось от имени федерального правительства удовлетворение по поводу «начала германо-советских переговоров как признака возможной нормализации наших (ФРГ. – Авт.) отношений с европейским Востоком». «Тот факт, что Советский Союз принял предложение федерального правительства о дате, месте и уровне переговоров для начала обмена мнениями, – говорилось далее в сообщении, – создает впечатление, что советское правительство также заинтересовано в скорейшем открытии рассмотрения существа проблем. Посольство Федеративной Республики в Москве имеет инструкции для первой фазы переговоров. Федеральное правительство, кроме того, снова подтверждает свою готовность заключить со всеми остальными государствами – участниками Варшавского договора соглашения об отказе от применения силы».
Прошу извинить за пространную цитату. Но она позволит многое расставить по нужным местам.
Не правда ли, в практике межгосударственных отношений сыщется лишь пара-другая примеров, чтобы согласие на переговоры по сложнейшим проблемам давалось за несколько часов до их открытия. И веских мотивов для этого вроде бы не имелось, если учесть, что советская сторона сама инициировала переход к диалогу еще в сентябре, а названные 15 ноября правительством ФРГ место и конкретная дата вступления в переговоры были ответом на предложение СССР.
Формально спешка без пяти минут двенадцать была продуктом нашей бюрократии. 3–4 декабря шли заседания партийно-правительственных делегаций из стран Варшавского договора. Стало быть, в пятницу, 5 декабря, итоги обменов мнениями с друзьями должны были рассмотреть члены политбюро. Решение выпущено в субботу. Поздно вечером Царапкин получил директиву посетить МИД ФРГ.
Еще в 1962 г. американские дипломаты полусерьезно намекали нам, что для дела было бы полезно изменить график работы руководящих органов ЦК КПСС. «Смотрите, – говорили они, – во вторник у вас плановые заседания секретариата, в четверг – политбюро. В пятницу принятые решения оформляются и исполняются. Большинство ваших нот поступает в Госдепартамент или посольство США в Москве во второй половине пятницы или даже в субботу. Чиновнику, который должен сделать аннотацию и заключение по существу, вы испортили уик-энд. Не ждите от него восторженных откликов на ваши бумаги. Смурной взгляд читающего не остановит внимание на нюансах и аллегориях. Скорее они побуждают к размашистой резолюции – ничего заслуживающего внимания, тавтология. От сказанного в минуту раздражения чиновник не отойдет и поостынув. А вы, в Москве, гадаете, неужто в Белом доме непробиваемые сидят».
Этот разговор, между прочим, докладывался сначала Громыко и позднее Брежневу. Реакция в деталях была не идентичной, но все в общем осталось на кругах своих. Лишь изредка, с учетом «психологических моментов», исполнение решений переносилось на первые дни следующей недели.
В нашем случае, касавшемся старта переговоров с Федеративной Республикой, формалистикой дело не исчерпывалось. Модель отказа от применения силы фактически мумифицировала идею мирного урегулирования, четверть века бывшую на вооружении советской политики. Оправдают ли ожидавшиеся приобретения вполне осязаемые потери? Обмен мнениями между членами политбюро протекал неоднозначно. Мы не приблизимся к правде, сделав вид, что в конце 60-х гг. и позднее всем все загодя было известно.
Французская «Монд» небезосновательно констатировала в передовой статье, посвященной началу советско-западногерманского диалога, что, принимая в последнюю секунду предложения о времени, месте и уровне обмена мнениями, Советский Союз отдавал почести новому канцлеру В. Брандту, выходящие за пределы официальной цели переговоров. Кремль пошел навстречу малой коалиции в том, в чем он до сих пор отказывал всем ранее существовавшим боннским правительствам.
Справедливо. И знаменательно. Французы с ходу поняли то, что крайне туго доходило до сознания иных немцев.
Так свидетелями чего стали Европа и мир в целом 8 декабря? Начала переговоров или подготовки к переговорам? Переговоров о чем? Обмене заявлениями об отказе от насилия или заключении соглашений более широкого диапазона? Если последнее не исключалось, насколько широким мог быть этот диапазон?
Вопросы, вопросы… И тоже не второстепенные. Некоторые разночтения в начальной стадии не остались незамеченными. Правительственные инстанции в Бонне и посольство ФРГ в Москве пользовались понятием «переговоры», тогда как советская сторона тщательно избегала этого термина. Декабрьские встречи Громыко с послом ФРГ в Москве Г. Аллардтом (их было три) обрели в конечном счете название «подготовительный обмен мнениями». Иногда добавлялось: по вопросу об отказе от применения силы. Наши сообщения чаще обходились без этого уточнения, которое выступало и как ограничение.
13 августа 1970 г. А. Н. Косыгин, завершая разговор со мной в своем просторном служебном кабинете в Кремле, сказал:
– Благодарю вас за организацию работы над Московским договором. Текущая информация была толковой и своевременной. Мы постоянно знали, что происходит. Вместе с тем МИД не суетился, не стучался из-за каждого слога в политбюро. Так бы всегда.
– Считаю долгом заметить, что Громыко руководил переговорным процессом от начала и до финала. Ваш комплимент касательно организационной стороны дела должен принадлежать прежде всего ему. Тем не менее я весьма тронут вашим лестным отзывом. Пока ни от кого с верхнего этажа, включая министра, сотрудники отдела не услышали «спасибо». Разрешите, Алексей Николаевич, от вашего имени сделать это теперь.
А. Н. Косыгин ответил:
– Я даже просил бы вас довести сказанные мною слова признательности до сведения каждого, кто заслужил похвалы.
До этой беседы с председателем Совета министров СССР надо было отмерить путь длиною семь с половиной месяцев. И каких месяцев! Случались мгновения, когда дни вмещали в себя энергию лет. Европа ощупью и с оглядкой искала себя в новом, уже не военном, но еще не в мирном пространстве. Всем предстояло переучиваться. Одним учеба давалась легче, другим труднее. Встречались и неисправимые в своих пристрастиях, коим будущее представляется приглаженным или взъерошенным прошлым. На Востоке их было примерно столько же, сколько на Западе.
Шефом-делегатом на стороне ФРГ в диалог вступил посол Г. Аллардт. Опытный дипломат, обкатанный в различных регионах, овеянный разными ветрами. Свое ремесло он знал неплохо, немецкие интересы понимал с размахом и отстаивал с апломбом. Его натура и характер, думается, не во всем сочетались с несколько грузной внешностью. Соленая шутка могла привести посла в смущение. Ему, несомненно, больше импонировали темы культуры, искусства, археологии. Личные вкусы Аллардта передавала его коллекция, неровная по составу, но включавшая немало раритетов с античных времен до автографов Гёте.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
