– С обновкой тебя, отец настоятель!
Она постаралась вложить в свои слова как можно больше желчи, но простоватый игумен не почувствовал подвоха и радостно объяснил:
– Обитают суть в Белокаменной благочестивые люди! У нас тоже встречаются, но их бедность заела. Москвичи, известное дело, в злате купаются! Уделили от щедрот своих бедной обители. Да разве только крест для настоятеля? Втрое обещано для всей братии, ежели твоя внучка сподобится принять иноческий чин. Уговори ее, боярыня!
Бабушка не поддавалась, и в конце концов у старицы Анисии иссякло терпение. Елейные речи сменились суровыми поучениями. Она придиралась, что больная Федора не ходит к церковной службе:
– Видать, хворь на тебя напала, потому что ты в Божью церковь ни ногой. Глядя на тебя, твоя внучка тоже не соизволит посещать службу. Отговаривается, что смотрит за болящей. И того не ведает, что тщится спасти твое бренное тело, но губит бессмертную душу!
С каждым днем старица Анисия становилась все злее. Она прислушивалась к каждому шороху и тревожно поглядывала с крыльца на дорогу за стеной острога. Однажды в дверь избы робко поскреблись. Марья вскочила посмотреть, кто там, но старица Анисия опередила девушку. Марья увидела, как Анисия разговаривает с дурачком Сенькой. Дурачок переступал по крыльцу босыми ногами, не чувствуя холода, как блаженный нагоходец Василий. Он невнятно мычал, показывал старице ладонь, по которой перебирал худыми перстами другой руки, словно хотел сказать, что кто-то едет или приехал. Старица воровато оглянулась, схватила Сеньку за руку и свела его с крыльца в сугроб. Они исчезли из виду. Не успела Марья удивиться, как старица вернулась с криком, долго ли они будут Бога гневить, отлынивая от службы. Накричавшись, она приказала не терпящим возражения тоном:
– Тебе, Федора, совсем худо. Ладно, лежи! А внучка пойдет со мной в церковь помолиться за твое здравие!
Чтобы старица не докучала больной бабушке, Марья пошла в церковь. За ними увязался дурачок Сенька. Приведя послушниц в церковь, Анисия отправилась за настоятелем. Ходила она на удивление долго. Воспользовавшись отсутствием старицы, дурачок подошел к Марье и попытался что-то объяснить, перебирая перстами как ногами и издавая невнятные звуки, отдаленно похожие на лошадиное ржание. Можно было догадаться, что кто-то едет, но кто именно, оставалось загадкой. Марья отмахнулась от него, решив выяснить все после службы. Наконец появился игумен Герасим в сопровождении старицы Анисии. Настоятель был сам не свой. Совершая литургию Преосвященных Даров, он несколько раз сбивался и путал порядок службы. По окончании богослужения игумен замер перед амвоном, погруженный в тяжкую думу.
– Отец настоятель! – тихо позвала его старица Анисия.
Выведенный из оцепенения ее окликом, игумен Герасим взошел на амвон, откуда с запинкой провозгласил:
– Э-э… братия и сестрие, сегодня у нас великий праздник… Одну из вас Господь уготовал принять ангельский образ. Сегодня она умрет для жизни мирской, предав свою волю в руки Божии, ибо сказал Господь: «Кто хочет по Мне идти, да отвержется себе и возьмет крест свой, и по Мне грядет!»
Марья оглянулась, любопытствуя, кто из послушниц решился принять постриг, и увидела, что все взоры обращены на нее. Одна из стариц протягивала ей черное монашеское одеяние. Внезапно Марья поняла, что игумен говорил о ее пострижении. В ужасе она отпрянула назад и наткнулась на несокрушимую стену послушниц. По знаку Анисии две молодые послушницы схватили ее за руки и повернули лицом к амвону.
– Скорее, отец настоятель, скорее! – торопила Анисия.
Игумен Герасим смущенно вопросил:
– Э-э… что пришла еси, сестра, припадая ко святому жертвеннику и ко святей дружине сей?
Марья ничего не отвечала, яростно пытаясь вырваться из рук послушниц. Голос Анисии нарушил тишину:
– Желая жития постнического, отец настоятель.
– Желаеши ли сподобиться ангельскому образу, и вчинену быти лику инокующих? – продолжал вопрошать игумен.
– Нет! – отчаянно крикнула девушка.
Но Анисия закрыла ей рот рукой и отвечала елейным голоском:
– Ей, отец настоятель!
Марья чувствовала, что задыхается. Мутная пелена застилала взор. Изнемогая в борьбе с крепкими сибирячками, она успела возмутиться, что Анисия обманом произносит за нее слова обета. Когда силой постригали в монахи царя Василия Шуйского, его тоже крепко держали, а слова обета произносил за него дворянин Захарий Ляпунов. Патриарх Гермоген отказался признать законность пострига, говоря, что не знает никакого чернеца Василия, а знает только чернеца Захария. Однако постриженного в монахи Шуйского так и не выпустили из монастыря. И Федору Никитичу, отцу Миши, тоже пришлось смириться с иноческим чином, возложенным против его воли. Нет уж, хоть и говорят, что клобук ко лбу не гвоздями прибит, а сбросить его невозможно!
– Сохраниши ли даже до смерти послушание ко игумении? – вопрошали ее.
Марья представила, что ей придется быть в полном послушании у Анисии, и отчаянно забилась, собрав последние силы. Старица Анисия, с усмешкой глядя на ее судорожные попытки, ответила благостным тоном:
– Ей, Богу содействующу!
Окончательно задохнувшись, Марья бессильно повисла на руках послушниц. Она слышала, как Анисия отрекается за нее от мирской жизни. Потом ее поставили на колени и обнажили голову. Черные старухи распустили ее косу. Голова девушки поникла, русые волосы накрыли пол. Наступила самая важная минута. Игумен протянул руку за ножницами. Старица Анисия приблизилась к амвону, чтобы поймать их и крестообразно выстричь волосы на голове девушки. Но тут произошло неожиданное замешательство. Игумен Герасим не мог найти ножниц. Он шарил рукой по амвону, удивленно приговаривая, что вот только сию минуты видел ножницы. Анисия присоединилась к поиску, но пропажу никак не могли найти.
Всеобщее недоумение развеяла одна из черных старух. Она зашептала на ухо Анисии, указывая сморщенным перстом на дурачка Сеньку. Дурачок жался к выходу, придерживая рукой что-то спрятанное за пазуху.
– Ты взял? – грозно спросила Анисия.
Дурачок покорно кивнул.
– Отдай сейчас же!
Сенька отрицательно замотал головой. Анисия приказала старухам отобрать у дурачка ножницы. Однако выполнить приказание оказалось непросто. Сенька встал на колени и обхватил себя руками крест-накрест, крепко прижимая ножницы к груди. Старухи толкали его, щипали, пытались разжать руки, но Сенька не давался. Потеряв терпение, старица Анисия бросилась в гущу схватки. Она повалила дурачка на пол и начала жестоко его избивать. Сенька лежал на полу, покорно принимая побои, но ножниц из-за пазухи не выпускал. Разъяренная Анисия вскочила на его распростертое тело и остервенело топтала его каблуками. В нее словно бес вселился, и даже черные старухи глядели на нее с ужасом, отступив к стене. Неизвестно сколько продолжалось бы жестокое избиение, если бы не раздался голос игумена:
