И Джим широким шагом двинулся прочь — слезы угрожали хлынуть, прежде чем он успеет добраться до своей палаты.
— Я могу чем-нибудь помочь, Джим? — крикнула вслед Санди.
Ее сочувствие и забота сработали, как детонатор. Джим, рыдая, влетел к себе, захлопнул дверь и упал на стул. Ему хотелось броситься на кровать и зарыться лицом в подушку. Но он не стал этого делать, поскольку именно так и поступила бы какая-нибудь женщина.
Эта мысль пришла к нему посреди рыданий и запустила эффект домино где-то в его мозгу. Костяшки-мысли повалились во мрак, и последней оказался совет, который дал когда-то Джиму его дед, Рагнар Гримсон.
— Характерная особенность норвежской культуры, а также английской и американской заключается в том, что мужчинам не полагается плакать. Держи хвост трубой и все такое. А вот викинги, твои предки, Джим, плакали, словно женщины, — и на людях, и наедине с собой. Они орошали бороды слезами и нисколько этого не стыдились. Мечи, кстати, они обнажали столь же быстро, как и проливали слезы. Зачем нам вся эта чушь насчет обязательности для мужчин сдерживать свою печаль, горе и разочарование? Держа хвост трубой, они только наживают себе разные язвы, инфаркты и инсульты — точно говорю, старина.
Орк, как почти все тоаны мужского пола, в определенных ситуациях вел себя стоически, а в других не стеснялся плакать и стонать. Испытывая физическую боль, он не подавал виду. Но, охваченный радостью или горем, он выл, плакал и бесился сколько душе угодно. Такое поведение представлялось Джиму желательной чертой характера. Однако если бы Джим перенял эту часть образа Орка, то здесь и сейчас, в этом времени и пространстве, его сочли бы тряпкой. Какую бы силу характера ни почерпнул Джим у молодого Владыки, ее все же недоставало — во всяком случае, пока — на то, чтобы игнорировать мнение других.
Ко времени сеанса групповой терапии Джим во многом справился со своим горем и гневом. По крайней мере, ему так казалось, хотя он знал, что сильные эмоции — штука коварная. Они прятались, а потом выскакивали наружу, когда что-то отворяло им ворота. Что ж, если родители а бросили его, то не от хорошей жизни. Им давно следовало уехать отсюда, если они хотели как-то выбраться из нищеты. И совсем не их вина, что он не мог поехать с ними. Ну, частично, допустим, и их. И все-таки он в состоянии позаботиться о себе — разумеется, когда пройдет терапию.
Трудновато будет теперь браться за учебу, тем более — закончить среднюю школу с хорошим средним баллом. А учиться в колледже, зарабатывая при этом себе на жизнь, будет еще тяжелее. Но он с этим справится. Чем он хуже других — наделенных куда меньшей волей и умом?
Такая мысль удивила его самого. Что это с ним? Еще не так давно он считал, что такому тупице, как он, вообще не получить аттестат. А теперь вдруг — собирается в колледж, да еще намерен хорошо там учиться. Даже горит желанием поскорей приняться за учебу.
Странная трансформация, подумал Джим. Метаморфоза. Таракан всего за ночь превратился в человека[13], причем повыше классом, чем раньше. И этой переменой он обязан Орку. Нет. В конечном счете это произошло благодаря доктору Порсене, Сфинксу. Но психиатр сказал бы ему, что Джим Гримсон все сделал сам, хотя ему, конечно, и помогли.
В приподнятом настроении Джим отправился на сеанс, намереваясь рассказать тринадцати остальным членам группы, как ему хорошо и по какой причине он шагает по Дороге, Вымощенной Желтым Кирпичом, ожидая увидеть радугу за первым же поворотом[14].
Однако сегодня все «Многоярусные Мушкетеры», как они себя называли, тоже были возбуждены. Все так рвались выступить, что доктору Сцеволе — он сегодня вел группу — не без труда удавалось поддерживать порядок. Часть его трудностей проистекала из отношения к нему больных. Доктор Сцевола, хотя и энтузиаст многоярусной терапии, явно не верил в реальность их путешествий. И тон, и мимика психиатра отчетливо выдавали это.
По словам одной пациентки, Моники Брэгг, которая иногда работала в канцелярии, ей как-то случайно удалось услышать, как Порсена и Сцевола спорили о концепции параллельных миров. Порсена утверждал, что недавние открытия в теоретической физике указывают на возможность существования параллельных миров. А Сцевола отнесся к этому утверждению с откровенным пренебрежением.
Кроме того, у Сцеволы возникали некоторые трудности в отношениях с фанатами рок-музыки, так как доктор любил только итальянскую оперу и композиторов-классиков.
Наконец Сцевола все-таки успокоил группу. Первым выступил восемнадцатилетний Брукс Эпштейн, высокий, поджарый, внешне похожий на Линкольна. Но вот голоса своего — тонкого и пронзительного — Брукс стеснялся. Такой не пойдет ни юристу, ни хирургу — представителям весьма уважаемых профессий. Хотя Брукс страстно желал стать профессиональным бейсболистом. Он заявил родителям, что поступит в колледж, а потом в Гарвард только в том случае, если не сумеет стать игроком высшей лиги. Брукс не поддался ни их давлению, ни нажиму со стороны своей невесты, которая была целиком на их стороне. Неожиданное самоубийство отца — хотя причина казалась ясной: крах сети скобяных магазинов и неизлечимый рак костного мозга — окончательно добило Брукса. Мать никогда открыто не говорила, что именно переживания из-за сына довели Эпштейна-старшего до банкротства и рака, но считала именно так.
Поступление в Гарвард отошло в область невозможного, и Брукс радовался этому, хотя одновременно чувствовал себя за это еще более виноватым. А затем богатый дядюшка из Чикаго предложил оплатить учебу Брукса в любом университете по выбору племянника. Условие состояло в том, что Брукс вернется к вере предков (от которой он отказался) и получит диплом либо юриста, либо врача. Мать и невеста усиленно нажимали на Брукса, вынуждая его принять это предложение.
В одну прекрасную ночь Брукс, по его выражению, вконец спятил. Вооружившись бейсбольной битой, он переломал мебель, перебил коллекцию фарфора и окна. Хуже того, он угрожал размозжить головы матери и невесте. Брукса забрали в полицию. После неудачного лечения многими последователями школ Фрейда и Юнга он поступил наконец под опеку доктора Порсены.
Брукс выбрал для воплощения барона Лаксфалька, фигурировавшего в первой книге серии. Он жил на Дракландском ярусе планеты-зиккурата типа Вавилонской башни, подвластной Владыке Джадавину. Хотя на этом ярусе обитали существа, созданные Джадавином, его также населяли и потомки землян. Джадавин, столь же бессовестный, как любой тоан, похитил из средневековой Германии несколько семей немцев и евреев и поместил их в свой мир. Эти группы образовали два отдельных феодальных общества, устроенных, при поощрении Джадавина, по образу и подобию легенд о короле Артуре. В первой книге серии странствующий рыцарь Лаксфальк присоединился к Кикахе и Вольфу после турнира. Позже он погиб, храбро сражаясь рядом с Вольфом против банды дикарей. Но Брукс решил стать бароном в годы его приключений, предшествующих последней битве Лаксфалька.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
