Я ведь для всех был грозным режиссером. На «Москва слезам не верит» я был недоволен женой все время, я доводил ее до слез. У Веры даже появилась своя группа поддержки: женщины собирались вокруг нее и утешали, хвалили… Что касается нашей дочери Юли, то ей тогда было уже девять лет, и она прекрасно могла себя обслужить. Со второго класса просыпалась по будильнику, завтракала и шла в школу…»
Съемки длились до 16 февраля 1979 года. А в четверг, 1 марта, худсовет «Мосфильма» смотрел обе серии фильма. Обсуждение получилось жарким, поскольку члены худсовета нашли в увиденном массу недостатков. Самое большое возмущение вызвали у них эпизоды интимного характера. В частности, Меньшову вновь было в приказном порядке указано, чтобы он вырезал из фильма сцену соблазнения Рачковым Катерины, ее встречу с любовником Володей, ее мытье нагишом в общаговской душевой, переодевание в женской раздевалке в булочной. Была подвергнута остракизму и сцена дебоша пьяного Гурина на даче. Взамен этих купюр Меньшову было рекомендовано доснять ряд производственных эпизодов с участием Катерины. «А то у вас один секс на уме, а производственные подвиги только мельком показаны!» — было заявлено режиссеру.
2 апреля начались досъемки. На Савеловском вокзале был снят эпизод знакомства Катерины и Гоши. Как мы помним, их первая встреча происходила в электричке: Катерина возвращалась поздно вечером в Москву с дачи, а Гоша ехал туда же непонятно откуда. Видок у него был тот еще: грязные ботинки, усталые глаза. Катерине он поначалу совсем не понравился, она даже приняла его за алкаша. Но слово за слово — и вот уже в глазах женщины появился неподдельный интерес к собеседнику. Эпизод снимали два дня в вагоне настоящей электрички с трех часов дня до двенадцати ночи.
27 апреля состоялся очередной показ фильма худсовету студии. И снова Меньшову досталось по первое число. Несмотря на то что он доснял несколько «заводских» сцен, однако в отношении эротики поступил по-своему — часть «крамольных» эпизодов оставил. Увидев это, члены худсовета буквально онемели. После чего обрушили на режиссера град упреков: «Да он над нами просто издевается! Мало того, что он производственные сцены снял не в том объеме, как мы того требовали, так он еще и не вырезал ничего!» Меньшов вновь принялся убеждать худсовет в том, что все эти сцены необходимы картине как воздух, что без них она многое теряет. «Ничего она не теряет! — негодовали его оппоненты. — Разврата мы не допустим. Так что идите и вырезайте. А иначе фильм на экраны не выйдет». И Меньшову пришлось смириться. Были «обрезаны» сцены соблазнения Катерины, ее встреча с любовником и др.
22 июня в Госкино был представлен исправленный вариант фильма. Все прошло без сучка без задоринки. Фильм был назван удачным, но отнюдь не шедевром. Скажи кому-нибудь из присутствующих, что через год фильм получит премию «Оскар», он бы наверняка назвал это сообщение бредом. Ведь практически весь период съемок коллеги Меньшова смеялись над ним, говоря, что он снимает какую-то слезливую бредятину, поскольку снимать мелодрамы в те годы было непрестижно. Даже оператор фильма Игорь Слабневич несколько раз порывался сбежать из группы, думая, что этим фильмом он обрекает себя на позор. Чем в итоге все это обернулось, мы с вами теперь хорошо знаем (кстати, Слабневич в итоге доработал до конца).
Премьера фильма состоялась 11 февраля 1980 года. В прокате «Москва слезам не верит» собрал 84 миллиона 400 тысяч зрителей, заняв 2 е место. Вот почему, когда это произошло, в Госкино было принято решение пересмотреть категорию фильма. В октябре 79 го ему была присвоена 1 я группа, но 27 июня 1980 года она была заменена на высшую. И Меньшов удостоился общего гонорара за фильм в размере 40 тысяч рублей! Баснословные деньги по тем временам. Это было прямым результатом той самой коммерциализации, которую затеяло в кинематографе Госкино СССР в конце 70 х. Вот как об этом вспоминает сам Меньшов:
«Приблизительно за год до моего фильма приняли программу поддержки зрительского кино. По ней выходило, что если картина собирала 17 млн зрителей и больше, то авторам начислялись премиальные. Мы эту норму перекрыли в первые две недели проката и дальше стали зарабатывать. Я как режиссер и соавтор сценария получил сорок тысяч рублей. По тем временам очень хорошие деньги…»
А потом произошло и вовсе неожиданное: весной 1981 года фильм был удостоен высшей премии Академии киноискусств США «Оскар» как «Лучший зарубежный фильм» (второй советский фильм после «Войны и мира» С. Бондарчука, удостоенный этой же награды, но в 1968 году). Меньшову об этом сообщили по телефону рано утром 1 апреля. Он, естественно, не поверил, посчитав, что это чей-то розыгрыш. Но спустя несколько часов эту информацию подтвердили все официальные источники страны, включая и программу «Время».
Успех фильма благотворно сказался на личном и творческом благополучии семьи Меньшовых. Про баснословный гонорар мы уже говорили. Кроме этого, они приобрели автомобиль «Волга» и получили трехкомнатную квартиру в престижном в те годы месте — Олимпийской деревне. Их дочери Юлии в ту пору было чуть больше десяти.
«Славу, которая обрушилась на моих родителей после выхода «Москвы…», я пережила спокойно. Может, даже не заметила бы, если бы в школе не начали спрашивать: «А ты не дочка Меньшова и Алентовой? А как мама? А как папа?» Меня смущало, почему я должна незнакомым людям рассказывать о своей семье. Однако, если вы помните, фильм тогда тепло приняла только публика, в киношных кругах помалкивали. Соответственно, и меня не очень тянули в «золотую молодежь». Потом начали, но у меня уже выработался иммунитет. Мне это было неинтересно, скучно. Категорически не понимала объединения по принципу знаменитых родителей.
Мои родители вели себя в этой ситуации удивительно мудро. Эта слава их нисколько не изменила. Они слабо реагировали на дифирамбы. Воспитывали же меня очень серьезно и строго. По полной программе…»
О том, как они с мужем воспитывали свою дочь, рассказывает Вера Алентова:
«Юлю мы воспитывали в строгости, ограничений было много. Ей нельзя было приходить домой поздно. Она всегда скромно одевалась, я никогда не разрешала ей носить туфли на каблуке. И ничего броского. Ничего! Несмотря на то что возможности были — мы уже ездили за границу и привозили хорошие вещи. Но я считала, что это может обидеть ее одноклассниц. Дома — пожалуйста, в школу — нет…»
Вспоминает Юлия Меньшова: «В школу все тогда ходили в форме, но мне не разрешали надевать заграничные вещи даже на дискотеки, чтобы я не выделялась. До десятого класса я ходила в простых чулках в резинку, хотя все мои одноклассницы давно носили капроновые и эластичные колготки. Мама считала, что раз колготки у меня слишком часто рвутся, значит, я не умею их носить. «Походишь в простых чулках, семья не может бесконечно тратиться», — говорила мама. Это было, конечно, из разряда перегибов. Но у меня не осталось никаких обид.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
