Ветхозаветное происхождение сказания об Иуде явственно запечатлено в текстах Нового завета. В «Деяниях апостолов», например, Петр говорит следующее: «Мужи братия! Надлежало исполниться тому, что в Писании предрек дух святый устами Давида об Иуде, бывшем вожде тех, которые взяли Иисуса» (1:16). Также и Иисус в Евангелии от Иоанна заявляет, что надлежало исполниться сказанному в Писании, и в доказательство приводит стих из сорокового псалма: «Ядущий со мною хлеб поднял на меня пяту свою» (13:18) — и затем указывает на Иуду, как на предателя, обмакнув в вине кусок хлеба и подав ему. И ничего нет удивительного в том, что и некоторые другие элементы сказания позаимствованы из Ветхого завета почти буквально. Так, например, в Евангелии от Матфея сказано, что Иуда, раскаиваясь в своем поступке, бросил тридцать сребреников в храме, а священники купили за эти деньги землю горшечника под кладбище. А вот что рассказано в книге пророка Захарии: «И скажу им: если угодно вам, то дайте мне плату мою; если же нет, — не давайте; и они отвесят в уплату мне тридцать сребреников. И сказал мне господь: брось их в церковное хранилище, — высокая цена, в какую они оценили меня! И взял я тридцать сребреников и бросил их в дом господень для горшечника» (11:12, 13).
Суд
Въезд Иисуса в Иерусалим должен был обязательно состояться: ведь он предсказан Ветхим заветом. Так изображают дело евангелисты. Жители Иерусалима будто бы приветствовали Иисуса словами одного из псалмов о царе израильском. Даже такая деталь, как то, что Иисус приехал верхом на ослике, была заранее предусмотрена в пророчестве Захарии: «Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: ее царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной» (9:9). Итак, сюжет сказания о въезде Иисуса в Иерусалим также явно навеян Ветхим заветом, и мы не знаем поэтому, что в нем правда, а что вымысел. Евангелисты образно описывают радостную экзальтацию толпы, поверившей, что Иисус — обещанный мессия и новый царь израильский, который освободит еврейский народ от чужеземного ига. Эти живописные, драматические и эмоциональные сцены явились источником вдохновения для художников, поэтов, музыкантов. Иисус, торжественный и непроницаемый, сидя верхом на ослике, пробирается сквозь толпу среди шума и толчеи. В толпе нашлись энтузиасты, которые приветствовали его как царя» устилали его путь одеждами и зелеными ветками деревьев или, как рассказано в Евангелии от Иоанна, приветствовали его, размахивая пальмовыми листьями. Лука сообщает, кроме того, что всю сцену с возмущением наблюдали присутствовавшие там фарисеи. А теперь попробуем взглянуть на этот эпизод иначе, с позиции рядового жителя тогдашней Палестины: как он виделся ему сквозь призму его жизненного опыта?
Прежде всего, следует сказать, что во времена Иисуса обстановка в Палестине была отнюдь не идиллическая. Перед разрушением Иерусалима объявилось в разные годы около тридцати пророков, предсказывавших, что мессия из царского рода Давида освободит еврейский народ. Возбужденное мессианскими надеждами население легко откликалось на зов пророков, вспыхивали волнения, которые затем жестоко подавлялись. В ответ на кровавые расправы римлян возникла группировка «зелотов», призывавших к борьбе с римлянами не на жизнь, а на смерть. Террористы, так называемые «сикарии» («кинжальщики»), свирепствовали в городах Галилеи и Иудеи, убивая в уличной толпе захватчиков и их еврейских приспешников.
В довершение всего прокуратором Иудеи был Понтий Пилат, человек грубый и ограниченный, не понимающий психологии населения управляемой им провинции, словом, тупой римский чиновник. Впрочем, народ Иудеи не так-то легко было держать в узде. Гордый своими обычаями и традициями, он отличался религиозным фанатизмом, шовинизмом и мятежностью. По отношению к захватчикам применял тактику саботажа, скрытого сопротивления и непрерывного требования особых привилегий. Не слишком высокую, ибо подчиненную легату Сирии должность прокуратора Иудеи Понтий Пилат занял в 26 году и сразу же вызвал среди своих новых подданных взрыв негодования. Его военные отряды вошли в Иерусалим с императорскими знаками, на которых рядом с орлом виднелось изображение императора. Поскольку иудейская религия запрещала изображение человека в живописи и скульптуре, то это было воспринято как явное намерение осквернить храм. Жители Иерусалима построились в огромную колонну, которая отправилась за 120 километров в Кесарию, к постоянной резиденции прокуратора. Толпы фанатиков, крича и угрожая, окружили дворец, требуя немедленно убрать знаки из священного города.
Пилат в течение пяти дней не выходил к возмущенным людям, надеясь, что они рано или поздно разойдутся. Наконец на шестой день он приказал евреям собраться на ипподроме, вмещавшем двадцать тысяч зрителей. (Развалины ипподрома были обнаружены археологами в шестидесятых годах нашего столетия, и оказалось, что там действительно могло помещаться столько народу.) Пилат пришел туда во главе крупных воинских отрядов и заявил, что не намерен убирать императорские знаки из Иерусалима. Бунтарям он велел разойтись по домам, пригрозив, что в противном случае применит оружие. И для пущей убедительности приказал своим легионерам поднять мечи и приготовиться к атаке. Но тут случилось непредвиденное: евреи не дали запугать себя и все как один бросились на землю, обнажая спины, в знак того, что предпочитают погибнуть от меча, чем отступить. Потрясенный Пилат не знал, как быть. Не мог же он из-за такого пустяка истребить тысячи и тысячи своих подданных. Рим бы ему этого не простил, его бы, несомненно, сняли с должности и вызвали для объяснений. Пришлось отослать войска и обещать евреям, что императорские знаки будут немедленно убраны.
Но Пилат был опьянен властью и слишком вспыльчив, чтобы сделать выводы из этого печального опыта. Поэтому во время его правления то и дело вспыхивали конфликты. Так, например, он велел во дворце Ирода повесить щиты с изображением императора. И опять игнорировал протесты евреев до тех пор, пока приказ снять щиты не пришел прямо из Рима, где на Пилата пожаловались влиятельные евреи. Даже в тех случаях, когда Пилат был прав и старался для общего блага, он не умел избежать столкновений и ссор с подданными. Он решил, например, построить акведук длиною в 37 километров из местности Эль-Аррув в Иерусалим, чтобы обеспечить город питьевой водой. Вполне естественно было возложить расходы по строительству этого сооружения на будущих основных потребителей, то есть жителей Иерусалима. Но убедить их в этом Пилат не сумел и, долго не раздумывая, конфисковал средства, принадлежавшие храму. Священники подняли шум, и в городе вспыхнул новый мятеж. Пилат, как всегда, ответил коварством и насилием: переодетые в штатское солдаты безжалостно расправились с толпой. Иосиф Флавий рассказывает, что очень многие были убиты или изувечены. Легко представить, с какой ненавистью относилось к Пилату еврейское население. Обстановка обострялась еще и тем, что и еврейская верхушка не пользовалась в народе популярностью. Ирода, четвертовластника Галилеи, из опасения мятежа казнившего Иоанна Крестителя, считали безвольным орудием Рима.
Священники составляли мощную, богатую аристократическую касту, далекую от народа и сохранявшую лояльные отношения с римлянами. Тогдашний первосвященник Иудеи Каиафа соблюдал в отношениях с Пилатом полную видимость лояльности и, возможно, именно благодаря этому продержался на своей должности целых восемнадцать лет. Въезд Христа в Иерусалим совпал с приближением праздника пасхи. В Иерусалим и его окрестности стеклись толпы паломников. В этой толчее недолго было вспыхнуть беспорядкам. Сознавая это, римляне и священники усилили бдительность и чрезвычайно подозрительно относились ко всему, что хотя бы отдаленно походило на политическую демонстрацию. Пилат вместе со всеми своими вооруженными силами прибыл из Кесарии в Иерусалим и поселился во дворце Ирода, чтобы оттуда лично следить за порядком. И вот в этой насквозь пропитанной подозрениями и ненавистью атмосфере, когда нервы правителей были напря жены до предела, вдруг появилась странная толпа галилеян, окружавших нового пророка, который ехал верхом на ослике. Из их восторженных воплей явствовало, что пророк — потомок царя Давида и новый царь израильский. Сенсационный слух разнесся мигом, сбежался народ со всех концов города, люди толпились в окнах, облепили крыши. Галилеяне, охваченные мессианским энтузиазмом, бросали под ноги Иисусу свои одежды и зеленые ветки, махали пальмовыми листьями. С этого момента все, что бы Иисус ни делал и ни говорил, было в тогдашней политической обстановке открытым вызовом. Уже самый его демонстративный въезд вызвал у властей опасение, что объявился еще один из тех галилейских фанатиков, которые выдавали себя за пророков и подстрекали народ к мятежу. Ведь разрешил же он, чтобы его спутники провозгласили его царем. Когда возмущенные фарисеи потребовали от него заставить своих учеников замолчать, он отвечал: «Сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют» (Лука, 19:40). Это было заявление, чреватое серьезнейшими политическими последствиями.
