Предупреждение о надвинувшейся катастрофе всей нынешней земной цивилизации.
Позволю себе еще раз воспроизвести полностью тот текст, который Леонид Максимович продиктовал мне тогда и который, по-моему, мы вправе рассматривать как завещание великого писателя своей стране – России и всему миру, своим соотечественникам и всем живущим на Земле.
Одно необходимое замечание. Я написал: «продиктовал». Но гладкое это слово, называя, так сказать, технологию выражения его мыслей, никак не передает мучительный, самоистязательный процесс, очевидцем которого мне довелось стать.
Известно, что в последние годы, почти абсолютно лишенный возможности писать из-за утраты зрения и других недугов, Леонов надиктовывал свои страницы редакторам. Представляю теперь, каким непередаваемым трудом было то «надиктовывание». Но и в сравнении даже с ним, в сравнении с писавшимся ранее, эти несколько абзацев, которые предназначал он через «Правду» донести до внимания всех, рождались, наверное, с особой ответственностью и самотребовательностью.
Уверен, мысленно заготовил он к моему приходу не только тему, почему и отклонил все иные, более второстепенные, но даже продумал какие-то формулировки. Но не остановился, продолжал и продолжал продумывать, доведя и мозг свой, и весь ослабленный болезнями организм до такой максимальной степени возможного и даже, казалось, невозможного напряжения, что мне в какой-то миг стало страшно: вдруг не выдержит так невероятно туго натянутая струна.
Он произносил фразу и тут же «зачеркивал» ее. Произносил новый вариант и, поколебавшись, тоже отменял. Переспрашивал, что получилось у меня после записывания, сосредоточенно думал, выбирая после невидимой внутренней борьбы с самим собой иную редакцию предложения или какое-то другое слово, ища наиболее точное, наиболее верное.
И так три часа, с 14 до 17. По ходу советовал мне, что поля при писании всегда надо оставлять как можно просторнее – для вставок и переделок. А то вдруг, когда я встревал с неуместным переспросом, нервно вздергивался и пугал раздраженной угрозой:
«Сейчас порву все к чертовой матери!» – после чего я инстинктивно начинал гладить его иссохшую руку, и он постепенно успокаивался, затихал, словно обиженный ребенок. Но вскоре снова входил в неистовство, падал полегчавшим до невесомости телом на кровать, в отчаянии тер руками голову: «Память, память, слова уходят!» И слезы выступали на глазах – от досады, что не дается мысленная высота, которую сам себе поставил.
Хотя, что касается памяти, я был поражен, сколько цифр он держит в голове. Называя их, правда, всякий раз оговаривался: «Уточните у Дрязгова». И по памяти же называл телефоны.
Все это, думается, читатели должны знать, чтобы представить меру взыскательности и ответственности подлинно большого писателя за обращенное к ним слово.
Боже мой! Да разве так работают многие именующие себя писателями? Испытывают ли хоть иногда укоры совести за небрежность свою, поверхностность, за распутное суесловие?
Юрий Бондарев сказал мне о Леонове: «Учитель ведет разговор с вечностью».
Прочтите же завещательное слово того, кто умел слышать голос вечности и провидеть сквозь время.
* * *
– Прошлое, пережитое нами, должно стать надежным уроком на будущее. Тут почти столетний урок. Прошлое так кроваво, так трудно. Оно свидетельствует, до какой степени однобоко и неосторожно увлекались мы материально-социальным, считая его основой, без заглядки в ближайшее завтра. В этой связи моя новая книга заслуживает, вероятно, большего внимания, чем предыдущие.
Все утопии, социальные в том числе, были нацелены на достижение однозначного материального благополучия, которое представлялось нам базой счастья человеческого. И не задавались раздумьем, хватит ли всей жилплощади земного шара для размещения оных, счастливых-то.
Эта тесная жилплощадь становится воистину нашей коммунальной квартирой, гиблая обстановка которой сотрясается неутолимыми ненавистью и враждой к соседу за фанерной перегородкой. Мы на шестой части суши, еще вчера единый материк, разбиваемся, мельчаем, хлопочем выделить себе свой собственный уголок, хоть чулан, отдельную коечку с непременным учреждением положенных державам ведомств – от дипломатического и военного до таможенного.
Столь печальное зрелище не может не насторожить и благополучную Европу, потому что происходящее грозит зверской мировой междоусобицей. Слишком много симптомов накопилось, заставляющих, не откладывая на послезавтра, обсудить на диктатурно-мировом уровне и устранить безумно расточительные, порочные, перед самим Богом греховные, прежде всего – сугубо амбициозные (памятуя судьбу Гамсахурдиа) претензии бессмысленной нацгордыни, чтобы успеть задержаться человечеству на таком крутом спуске в неизвестность.
Наша нынешняя ситуация должна стать поучительной для еще благоденствующих пока отдельных народов, ибо целостная, мнимо блистательная, но в действительности бесконечно хрупкая сегодняшняя духовно-материальная цивилизация чересчур напоминает Валтасаров пир. И три зловещих непонятных слова, которые предсказали в свое время гибель: мене, текел, упарсин! (Речь идет о библейском мифе. Царь Вавилона Валтасар во время осады города устроил пир. Захмелев, он приказал принести все золотые и серебряные сосуды, вывезенные из Иерусалимского храма. Тогда на стене появились три таинственных слова. Они предсказали гибель Валтасара и Вавилонского царства. – Прим. В. К.)
Уже пламенеет это роковое предупреждение в нашем обжитом сообществе, остерегая от грядущей, надвигающейся катастрофы.
Научный прогноз обещает к 20-м годам предстоящего века рост населения Земли до 9,3 миллиарда человек, к 40-м годам – до 13 с половиной миллиардов. А в 2200 году, если демографический процесс будет продолжаться так, как он идет сейчас, на планете нашей ожидается 260 миллиардов человек – это примерно плотность населения сегодняшней Москвы по всей земной поверхности! Что может быть опаснее, нежели взаимная озлобленность и взрывчатая вражда между ними?
Примечательно: мудрейший Запад, хранитель ценностей, в начале нынешнего века был уже озабочен предчувствием своей старости, беспокоился приближением заката (вспомните книгу Шпенглера «Закат Европы»), но он лишь теперь пытается объединиться на пороге будущего. Решает перестроиться в единое множество, чтобы сохраниться и омолодиться, повысить свою жизнеспособность и прочность в преддверии неизбежных перемен. Невольно думаю, как мы пойдем и какими придем к этим переменам.
К сожалению, многое из того, что хотелось мне сказать в новой моей книге, осталось невысказанным. Малособлазнительную возможную модель страны обрисовать устрашился. Надеюсь, книга эта будет воспринята лишь как прижизненное литературное наследство.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
