— Как спина, товарищ старший лейтенант?
Осокин сидел рядом, подкладывая сухие ветки в маленький костерок. Над костерком на паре веток был прилажен закопченный чайничек. Вообще говоря, открытый огонь был вопиющим нарушением правил светомаскировки, но указывать на это у Петрова просто не было сил.
— Чай нам выдали… На всех, — тихо сказал водитель. — Саша сказал, если очень крепко заварить — боль снимает.
— А где он сам? — спросил комбат.
— К Рогову пошел, насчет «тридцатьчетверки» узнавать, которая в ремонте. — Осокин замолчал и уставился в огонь.
— Страшно, Вася? — спросил старший лейтенант.
— Страшно, Иван Сергеевич, — просто ответил водитель. — Олежку снарядом пополам порвало.
Оба замолчали.
— Только вы не это… Не беспокойтесь, — продолжил мехвод. — Я тут сидел вот, думал. Комиссар правильно говорил — чем на своей земле прятаться, я лучше…
Он замолчал.
— Только я не знаю, товарищ старший лейтенант. Когда в нас попали, я не помню, как снаружи оказался. Может так выйти, что я так испугаюсь, что себя помнить не буду.
— Это со всяким может случиться, — хрипло сказал Петров. — А как Михаил Владимирович…
— Сгорел. Со всем экипажем, — ответил Осокин. — Ничего не осталось.
— А лейтенант Бурцев?
— Убит.
— Ну хоть кто-то остался? — прошептал старший лейтенант.
— Лейтенант Турсунходжиев — у него танк целехонек, и еще кто-то из его взвода.
— Значит, из всего батальона — три машины, — прошептал Петров. — Что же мы завтра делать будем…
Лейтенант Волков, 2 сентября 1941 года, 7 ч. 05 мин. — 10 ч. 12 мин.
Маршевые батальоны вошли в Ребятино в семь утра. Ночной марш вымотал людей, но, несмотря на усталость, а может, как раз из-за нее, роты шли ровно, никто не отставал, и Волков был уверен, что в его роте все на месте. Лейтенант был уверен, что в деревне людям дадут передохнуть, но когда из тумана перед ними встали черные русские печи в завалах из обугленных бревен, он понял, что ни о каком отдыхе не может быть и речи. Всю ночь бойцы шли молча, но теперь, при виде такого страшного разорения, в батальонах поднялся глухой ропот. Отвратительный, сладковатый запах разлагающихся трупов заставлял дышать ртом, даже человеку, далекому от военного дела, было ясно, что здесь еще недавно шел жестокий бой. Улицы были изрыты воронками и завалены всяким мусором, поэтому батальоны прошли через пустырь, мимо двух сгоревших танков, и остановились на окраине, рядом с окопанной и замаскированной батареей дивизионных пушек. Майор велел располагаться на привал, а сам ускакал докладывать о прибытии. Волков отлично понимал, что если он позволит людям лечь, или хотя бы сесть, поднять их будет уже трудно, поэтому, невзирая на открытое возмущение, приказал ждать стоя. Майор вернулся через пятнадцать минут, но уже не верхом, а в автомобильчике, в сопровождении лейтенанта и капитана. Не без труда построив смертельно уставших бойцов, он сообщил им, что батальоны расформировываются, а роты будут использованы для пополнения частей. Так рота лейтенанта Волкова оказалась в расположении 732-го полка.
Полк, выведенный с передовой для пополнения и переформирования, располагался на опушке леса. Волков, успевший выяснить у артиллеристов, что 732-й полк в дивизии считается самым боевым, ожидал увидеть стройную систему обороны, предбоевое оживление бойцов, организованно занимающих позиции. Вместо этого перед ротой предстали наспех вырытые стрелковые ячейки, соединенные кое-где неглубокими, даже не по пояс, ходами сообщения. В окопах спали, укрывшись шинелями и натянув на уши пилотки, обросшие, грязные люди. Разочарованность лейтенанта несколько смягчилась, когда Берестов вполголоса указал ему, что, несмотря на весь свой затрапезный вид, красноармейцы спят в обнимку с винтовками и оружие у них в полном порядке. Командир полка, молодой, лет тридцати — тридцати трех, майор, не стал слушать доклад Волкова, а просто сообщил, что рота поступает в распоряжение командира второго батальона капитана Асланишвили, что атака намечена на восемь сорок и что лейтенанту следует поторопиться занять свое место, потому что в бою любое отставание будет рассматриваться как трусость со всеми вытекающими из этого последствиями. Комроты несколько опешил от такой прямоты, но тут в блиндаж спустился невысокий, еврейского вида батальонный комиссар в круглых очках, и сказал, что проводит вновь прибывших к Георгию.
Выйдя на воздух, комиссар, действительно оказавшийся евреем, попросил, не приказал, а именно попросил товарища лейтенанта не обижаться на комполка, объяснив, что тот только два дня как вступил в должность, причем при весьма трагических обстоятельствах, и из-за этого немного резок с людьми. Затем политрук представился, назвавшись Валентином Иосифовичем Гольдбергом. Рассмотрев комиссара поближе, лейтенант отметил для себя старый, времен Гражданской, орден Красного Знамени, повязку на голове, простреленную фуражку и немецкий автомат. Перехватив взгляд, обращенный на трофейное оружие, Валентин Иосифович усмехнулся:
— Как раз для меня оружие, я же слепой, как крот. На пятьдесят метров целиться не нужно, знай себе, веди строчку, а дальше все равно не увижу.
Внезапно он посерьезнел.
— Вы, товарищ Волков… Кстати, как вас зовут?
— Александр, — ответил лейтенант.
— А по батюшке?
— Леонидович, — еще больше удивился Волков.
— Александр и Леонид — видите, какие два победных имени, — улыбнулся комиссар. — Так вот, Александр Леонидович, вы сами, судя по медали, пороху уже понюхали, а вот люди ваши?
— За исключением командиров первого и второго взводов — все в первый раз, четко сказал лейтенант.
— Нда-а-а, трудненько вам сейчас придется, — протянул Гольдберг. — Коротко сказать, артподготовки у нас как таковой не будет, так, полковые постреляют, больше для порядка. Зато пойдем с танками. Машин, правда, всего три, но зато люди — надежней не бывает. Как говорится, «гвозди бы делать из этих людей». С их комбатом мы четвертый день воюем. Так, мы уже пришли. Здравствуй, Георгий.
Комбат второго батальона, здоровенный осетин с яростным усами, сидел под деревом и наблюдал, как боец набивает патронами диск ППД. Левый рукав гимнастерки с капитанскими петлицами был оторван, открывая замотанные грязными бинтами руку и плечо.
— Здравствуй, дядя Валя, — улыбнулся комбат. — Извини, что не встаю, голова немного кружится.
— Как рука? — спросил Гольдберг.
— Распухла немного и ноет.
— Тебе нужно в медсанбат, — сердито сказал комиссар. — Не мальчишка ведь, гангрену еще подхватишь.
— А на кого я батальон оставлю, Валентин Иосифович? — спокойно ответил капитан. — Не беспокойся, сегодня вечером пойду. Это что за молодой джигит с медалью?
— Это наше пополнение, лейтенант Волков Александр Леонидович. К тебе с ротой. Товарищ Волков, это ваш комбат, Георгий Александрович Асланишвили.
— Здравствуй, Саша, — комбат протянул широкую ладонь с въевшейся копотью.
— Здравствуйте, Георгий Александрович, — рукопожатие капитана было крепким, несмотря на ранение.
— Давай, рассказывай, рота полного состава?
— Так точно, — ответил Волков.
— Вооружены?
— Винтовки, полный боекомплект, — лейтенант помялся, — ручных пулеметов всего три, по одному на взвод. Гранат противотанковых нет, только Ф-1.
Асланишвили махнул рукой:
— Гранаты будут. С пулеметами ничем помочь не могу, добывайте у немцев. Пулеметы у них хорошие, у меня в батальоне три штуки уже. Значит, слушай диспозицию, лейтенант, она простая. Видишь — поле неубранное? Да, отсюда не видно, сейчас закончу — сползаешь. По ржи аккуратно выдвигаешься на исходный, исходным у нас граница сжатого. Наши пушкари выстрелят, что там у них осталось, а осталось у них, сразу скажу, мало. Одновременно танки старшего лейтенанта Петрова выйдут из леса, они тут метрах в ста засели. Постарайтесь не попасть под гусеницы, им из своих коробок ни черта не видно.
Где-то в поле дал длинную очередь пулемет, звук очереди был незнакомый, рокочущий, темп стрельбы явно выше, чем у ДТ.
— Нервничают гады, — усмехнулся комбат. — Вот так, Саша, звучит их молотилка, машина, надо сказать, страшная… Ага, а вот и броня наша…
На поляну вышел высокий танкист в танкошлеме и изодранном черном комбинезоне, от которого явственно несло гарью. Лицо командира было угрюмым, казалось, он устал какой-то смертной усталостью, но больше всего Волкова поразили его глаза — потухшие, мертвые. Лейтенанту еще не приходилось встречать людей с таким взглядом.
— Здравствуй, Жора, здравствуйте, Валентин Иосифович, — тусклым голосом сказал командир, осторожно опускаясь рядом с Асланишвили.
— Как спина, Ваня? — мягко спросил Гольдберг.
