«Папаша Пюи написал мне, что беспокоится о твоей судьбе, — ведь ты живешь у самого Сакре-Кёр, — и Дараньес и Галанис тоже недалеко от него. Напиши мне поскорее открытку, чтобы сообщить, что с тобой и с твоей семьей все в порядке.
Здесь, в тревожной атмосфере, я жду дальнейшего, продолжая работать. Что за драму переживаем мы! Передай всем мои дружеские пожелания. Надеюсь, что скоро получу от тебя успокоительную весточку.
Твой Анри Матисс».
Следующее письмо подтверждает это беспокойство. Гестапо арестовало двух героических женщин, присоединившихся к Сопротивлению и тайно работавших для освобождения родины. Это были… Марго — Маргарита Матисс и мадам Анри Матисс, дочь и жена великого художника.
«Мой дорогой Камуэн, — писал 5 мая 1944 года Анри Матисс, — я был счастлив получить добрые известия о том, что ты и твоя семья здоровы. Но, боже мой, смени ты жилье! Все равно куда, только подальше от риска. Коллекционеры последуют за тобой повсюду, куда бы ты ни отправился. Надеюсь, что ты успокоил старого Пюи, чье сердце поистине не имеет себе равных.
Я пережил самое большое потрясение в жизни и думаю, что оправлюсь от него благодаря работе: мои жена и дочь были арестованы порознь, в разных местах.
Я узнал об этом два дня спустя без всяких подробностей, и с тех пор никаких новостей. Не знаю, заботится ли кто-нибудь о них. Сейчас это очень щекотливый и компрометирующий вопрос. У меня есть некто, занимающийся этим. Он мне написал об этом, но с тех пор ничего. Я не знаю, как они там, не нуждаются ли в чем-либо, но отсюда я ничего не могу сделать. Сохрани это в тайне и разорви письмо после прочтения, и не говори об этом даже своей жене. Если она прочтет это письмо, она, надеюсь, поймет и не будет на меня за это сердиться.
Если бы я был в Париже, я обратился бы к кому-нибудь, но это мог бы сделать только я.
Жизнь жестока!
С любовью А. Матисс».
Шесть недель спустя, через пятнадцать дней после высадки союзников, этого так называемого невозмутимого человека начинает тревожить и мучить молчание его сына, Жана, скульптора. От кого же ждать известий, как не от «славного Камуэна»? И 26 нюня северянин обращается к обязательному марсельцу.
«Я прибегаю к твоей старой дружбе, чтобы получить сведения о моем сыне Жане, улица Кламар, 21 в Ванве, давно не дающем знать о себе. Его письмо помечено 2 июня, а я получил его 13-го. В этом письме он обещал мне писать каждый день. Он живет в таком бомбардируемом районе и оставляет меня в неведении о своей семье, о своей матери и Маргарите. Может быть, он и не имеет о них известий, но пусть он успокоит меня относительно своего здоровья и здоровья его семьи».
Здесь Матисс, несмотря на все свое упорство, на какой-то момент заколебался. Человек большого, очень большого мужества, слишком часто недооцениваемого, он должен признаться перед лицом стольких испытаний, что сейчас не может думать о работе.
«Дорогой старина, жизнь жестока. Быть может, ты уже больше не в Париже? Ты нашел угол, чтобы притаиться. Надеюсь, что ты продолжаешь работать. Я же слишком обеспокоен, чтобы работать серьезно.
Если Жана не было дома на улице Кламар в Ванве, то возможно, что он в моей прежней мастерской, немного выше по той же самой улице, разделенной и названной иначе. Ты сам сумеешь в этом разобраться.
Извини за причиняемое тебе беспокойство.
Спасибо тысячу раз. Твой А. Матисс».
Затем, думая о ненадежности переписки в столь беспокойное время, Матисс добавляет осторожный постскриптум:
«Если увидишь Жана, напиши мне все-таки нару слов. Два письма потеряются не так легко, как одно… Спасибо».
В другой раз, когда ему представился случай, чтобы письмо было опущено в Париже, Матисс снова сообщает Камуэну о своей большой тревоге:
«Можешь себе представить, как я страдаю из-за мадам Матисс и Маргариты, особенно не имея никаких известий. Я заставил себя надеяться на лучшие обстоятельства, не давая волн воображению. Я много работал, чтобы успокоить его. Я запрещаю себе об этом думать, чтобы можно было жить.
Рассчитываю на тебя, и если твои великодушные хлопоты при твоих, благоприятных для меня, связях разъяснят что-либо, ты сразу же мне напиши. Спасибо, старина.
Я написал Галанису, но боюсь, как бы он не получил мое письмо слишком поздно; впрочем, я, кажется, указал: авиа, с первым отправлением.
Будем писать друг другу, старая и искренняя дружба бесценна. Мой поклон твоим.
С любовью А. Матисс».
ДЛЯ ФИЛАТЕЛИСТОВ
Однажды речь зашла о том, чтобы предложить Матиссу сделать почтовую марку! Подумать только, что правительство Франции так и не поручило крупнейшему из наших художников расписать хотя бы крошечную стену!
Однако его друг Камуэн должен был получить твердый ответ относительно почтовой марки, и Матисс не собирался его огорчать.
«Что касается проекта марки, то я полагаюсь на тебя. Я получил твое письмо вчера вечером и был вынужден отвечать на него сегодня утром. Следовательно, время не упущено. Без тебя я бы не согласился».
В это же самое время Марке, что вполне естественно, беспокоился о Матиссе.
«Я только что получил несколько слов от Марке, написанных его женой, он спрашивает о моем здоровье…»
И, при всей своей озабоченности, Матисс опять потешается над буколическим адресом Марке, жившего в Алжире: «Он все еще живет на Дороге прекрасного земляничника!»
В конце концов Матисс, кажется, заинтересовался этим проектом почтовой марки и с обычной для него тщательностью просит уточнений.
«Я согласен, милый Камуэн, мой милый Камуэн, сделать марку… по крайней мере я хочу попытаться; но пусть мне скажут:
1. Размер моего рисунка, который должен быть уменьшен (обычный размер).
2. Какой вид рисунка? Мои штриховые рисунки законченны сами по себе, и если рисунок хорош, он может выдержать уменьшение, ничего не потеряв.
3. Цвет? Или это на мое усмотрение? Что можно предложить? Я полагаю, что мог бы подойти какой-нибудь мажорный — желтый, розовый или оранжевый. Я попробую необычный цвет. Может ли марка иметь два цвета? Я хочу сказать — один цвет и еще белый, как это, например (здесь три головы синим и красным карандашом).
Или же две нагие борющиеся фигуры типа Геркулеса и Антея.
Я могу попытаться.
Рисунок будет потом выгравирован?
Какой текст должна содержать марка?
Можно ли использовать два тона?
Рисунки марок даются здесь лишь для ознакомления. Над стилем надо будет поработать».
А ведь речь идет всего лишь о какой-то марке! Какой урок добросовестности и скромности, преподанный множеству младших собратьев по искусству, которые сочли бы себя оскорбленными, если бы им заказали почтовую марку!
А Матисс все принимает всерьез, интересуется и целым, и деталями, подобно художнику средних веков или Возрождения.
ФИЛОСОФИЯ ОКЕАНИИ
В письме, посланном 23 июля 1944 года Камуэну, Матисс вспоминает благословенные дни в Марокко и в Океании. Теперь он знает кое-что о мадам Матисс и Маргарите; однако его продолжают беспокоить молчание сына Жана и неизвестность о судьбе Альбера Марке.
Наконец, вынужденный лежать в постели и бездействовать, великий гуманист (его образованность в литературе, философии и науке очень велика) обращается к «безнаказанному пороку» — чтению и извлекает из него некоторую пользу.
Когда «милого Камуэна» сбивает велосипедистка, Матисс не упускает случая подшутить над своим старым приятелем, чья большая склонность к дочерям Евы была всем известна:
«Дорогой Камуэн.
Я очень тронут твоими хлопотами обо мне, обернувшимися так плохо для тебя. Надеюсь, что твое колено окончательно выздоровело. Тем не менее может случиться, что этот ушиб повлечет за собой ревматизм и уменьшение синовиальной жидкости (опять доктор Матисс!).
Отчего эта безумная велосипедистка не была по крайней мере красива? Тогда она могла бы ухаживать за тобой и, даже не обладая большими медицинскими познаниями, заставить тебя терпеть и даже забыть боль.
Я получил от написавшего мне Галаниса нужные мне сведения, и это благодаря тому, что ты подал сигнал тревоги мадам Галанис.
Вероятно, ты знаешь, что бедная мадам Матисс была приговорена к шести месяцам. Я надеюсь, что в этот срок будут зачтены три месяца предварительного заключения. Мадам Матисс, живая и милая партнерша по домино в Танжере… Вспоминаешь ли ты о тех счастливых мгновениях?
Неприятности есть всю жизнь. К счастью, они забываются благодаря тому, что их сменяют другие. Нужно помнить о том, что беззаботно жить нельзя.
Океания преподала мне великий урок — там аборигены ненавидят заботы и готовы признаться во всем, в чем их обвиняют, только бы не заботиться о своей защите. Европейцы же, живущие там, напротив, считают жизнь томительной, потому что им не хватает забот. Их жизнь полна ими с детства: слабительное, школа, заучивание уроков, принуждение со стороны родителей и так далее, а также многие другие заботы, не оставляющие их до самой смерти.
