— Что тебе не нравится? — спросил Бонго.
— Мне? Мне, приятель, не нравится то, что мы теряем контроль над ситуацией. Помнишь братьев Кортереал? Мы их тогда упустили. Так вот, этот Тампиго уверяет, что они их потопили. Где-то там, в океане. Может, мы уже и не нужны боссу?
— С чего ты взял?
— А с того! Стал бы он присылать нам этих вооруженных молчунов, если бы доверял на все сто? А? То-то! Ведь ни ты, ни я не знаем, что у этих краснокожих на уме. И про босса мы ничего не знаем.
— А раньше знали?
— Балда! Раньше — это было раньше, а теперь… — Рюм плюхнулся на кровать, притянул к себе пухлый надорванный сбоку пакет. — Во всяком случае, раньше была хоть какая-то ясность. Топим корабли, месим особо строптивых, тянем с испанцев бабки. А теперь? Теперь мы, оказывается, должны мочить всех подряд? Мало нам было испанцев, так еще Португалию с Италией навязали! Ты видел списки? Там еще и немцы есть, и англичане какие-то. Зачем ему это надо, ты понимаешь?
— Спроси у Тампиго. При чем здесь я?
— Ага! Так он тебе и сказал! Скорее язык проглотит… — Рюм вытряс из пакета ворох бумаг, рассеянно поворошил образовавшуюся кучу. — Какого черта мы должны всем этим заниматься? После инфанта едва ноги унесли, а тут еще эти…
— Надо почитать внимательнее инструкции. Босс там, наверное, все прописал.
— Прописал!.. Что прописал-то? Что?!.. — Рюм схватил первую попавшуюся бумагу, развернув, принялся читать: — «Особая, э-э-э… миссия возлагается на людей, отправляемых в Лиссабон. В задачу этого отряда войдет уничтожение мореходных королевских архивов. Карты, портуланы, судовые журналы, лаговые записи кормчих — все подлежит сожжению».
— Что такое «портуланы»?
— А я, думаешь, знаю?.. — Рюм продолжил чтение: — «Особое внимание уделять картам Мартина Бехайма. Они более опасны, нежели карты Тосканелли и глобус Шенера…» Чушь какая-то! Глебусы, карты… Мы что — школьники с тобой? Зачем, скажи, это нам?
— Значит, зачем-то нужно. — Бонго был неуязвим. Разговаривая с приятелем, он продолжал заниматься любимым делом. Сидя за столом, протирал ветошью оружие и, вытряхивая из коробки патроны, снаряжал автоматные рожки. — Ты ведь хотел стать богатым? Пожалуйста! Босс прислал столько золота, что мы можем уже купить весь здешний флот. И насчет прочего толково подсказал. Отправимся в Италию, станем кардиналами. А чтобы не разрываться между Мадридом, Римом и Лиссабоном, пошлем туда этих молчунов.
— Ага! Они там натворят дел. Не расхлебаешь потом…
— Так чего ты хочешь? Сам этим всем заниматься?
Рюм скривился. Доводов Бонго он не желал слушать.
— Ничего я не хочу! Ты только объясни мне, где он их таких набрал? И ведь английским владеют, мерзавцы! Хотя за версту видно, что неучи.
— Может, и не неучи?
— А я говорю: неучи!
— Ну и что?
— А то! Я должен знать, откуда они явились, понимаешь?
— Наверное, оттуда же, где находится и сам босс. Какой-нибудь Китай или Индия.
— Сам ты Индия! — Рюм пьяно отмахнулся и завалился поверх планов и карт.
— Смотри поаккуратнее! Помнешь.
— Иди ты!..
— Это пожалуйста, только скоро опять заявится Тампиго и будет спрашивать указания.
— Да пошел он!..
Рюм с рычанием повернулся на бок, рывком придвинув к себе бумажную кучу, стал хмуро разбирать документы. Молчаливого Тампиго он побаивался, в чем не признавался даже самому себе.
* * *
— Итак, комедия сыграна, настал черед драмы. — Дювуа перевел бинокль на французов. — А вот и наш император. Уже на ногах.
— Что ты называешь комедией? Приезд в войска князя Долгорукого?
— И это тоже. Наполеон устал гоняться за Кутузовым. Ему нужно генеральное сражение, и здесь перед Францем и Александром он сыграл самую настоящую блеф-комедию!
Дювуа говорил увлеченно. Голос его звенел, и, ежась под ветром, лейтенант Дюрпан поневоле заражался энергией историка.
— Что ни говори, а это фатум. Даже Шенграбенское сражение, где Багратион утер нос Мюрату, и то вышло на пользу Наполеону. Все, что он пытался внушить русскому царю, он внушил, и с превеликим успехом. Нестойкость французских войск, просьба о личном свидании с царем, заискивание перед приезжим князем — вот те несколько нот, что слились в роковой аккорд. Кутузов убоялся давать советы Александру, а последний велел драться. Слабые замахнулись на сильного.
— Но ты ведь сказал, что у союзников сил больше?
— Верно. Восемьдесят пять тысяч против семидесяти трех. Но здесь, — Дювуа кивнул на сторону французов, — здесь один хозяин и полководец. А там их черт-те сколько. Австрийский император, российский император, австрийский полководец и русский. А еще Великий князь Константин — тоже далеко не последний человек в свите царя. Итого — пять душ. Многовато, не находишь?
Макс кивнул:
— Пять хозяев — считай, ни одного.
— Вот и я о том же. Кутузов зол, недоволен и не собирается проявлять инициативу. Насколько я знаю, даже на военном совете перед сражением он не проронил ни слова. Императоры на первый взгляд вроде бы в тени, но право решений — за ними, плюс право на сотни бессмысленных указаний и советов. И наконец, план сражения, разработанный настоящим динозавром этого времени — неким Вейротером…
— Смотри, смотри! Они пошли. — Макс вскинул руку.
Издалека и в самом деле долетел рокот барабанов. Спускаясь с Праценских высот, колонны русских начали атаку на правый фланг французов.
Зачарованные открывшейся им панорамой, Макс и Дювуа стояли на холме, взирая, как пестрые шеренги гренадер погружаются в туман Голадбахской долины.
— Как, однако, глупо! Куда они лезут?..
До них донеслись первые звуки перестрелки, гулко ударили пушки. Как и было условлено, Даву отводил войска, заманивая атакующего противника и все более ослабляя центр австро-русских позиций. Сердце лейтенанта ускорило ритм. Он словно следил за футбольным матчем или за схваткой гладиаторов на арене. Только это было куда зрелищнее и страшнее. И на какой-то момент забылось все рассказанное историком — кто и когда ударит во фланг или в тыл и за кем в конечном счете будет победа. Там, где приходилось воевать Максу, участвовали более мощные и разрушительные силы, но людей все же было меньше. Блиндажи и окопы скрывали бойцов, а автоматические пушки, замурованные в бетон дотов, били с частотой сорок выстрелов в минуту, густо рассыпая смерть. Здесь же все было иначе. В каком-то смысле это и в самом деле напоминало театр. Находясь на одной из высоток, с помощью цейсовской оптики они без труда могли разглядеть поле разгорающейся битвы. Люди шли друг на дружку с обнаженными саблями и штыками, в полный рост, соблюдая равнение, — и так же картинно уходила в атаку кавалерия. Знамена и барабаны были обязательны с обеих сторон. И никакого намека на камуфляж. Напротив: войска двигались точно на параде. Яркие, перечерченные ремнями мундиры, белоснежные рейтузы, начищенные сапоги, медали, ордена, аксельбанты, треуголки и кивера… Ядра падали в гущу людей, рвались, оставляя за собой кровавую просеку, но шагающие вновь смыкали строй, продолжая движение, не задерживаясь ни на минуту. Старый вояка, Макс Дюрпан, успевший за свою жизнь повидать самое разное, испытал благоговейный трепет. Девятнадцатый век взирал на смерть совершенно иначе, веруя в героизм и доблесть — в то, о чем в двадцать первом веке уже не упоминали и в шутку. Солдаты шагали в атаку и гордились собственным шагом, а с противоположной стороны этой самой атаке впору было рукоплескать, искренне восхищаясь отвагой врага. Это было ново для Макса. Подобного он еще не видел и, позабыв о холоде, стоял, увлеченно наблюдая за происходящим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
