С последними словами всею тяжестью своего тела он обрушился на рычаг. После небольшого сопротивления рычаг поддался с собачьим визгом, и в стене открылась сумеречная щель. Бамбар-биу отскочил в сторону, взял пионера за плечи. Отверстие в стене ширилось, струя слабый свет. Когда оно достигло размеров, способных пропустить существо небольшого роста, гигант толкнул в него Петьку. Тот проскочил, опираясь на убегающую выпуклость камня. И только-только успел вслед за ним пролезть Бамбар-биу, — в стене гзякнуло что-то, и камень, чавкнув, плотно стал на старое место.
Друзья очутились во второй пещере, громадной пещере, но затоптанной, проплеванной, ошарпанной. Сталактиты глядели со сводов отшибленными носами, сталагмиты — расковыренные, исцарапанные и обитые — носили на себе имена и фамилии славных экскурсантов. Как в покинутой квартире, пол пещеры был засорен бумажками, окурками и соломой. Свет в нее проникал через расщелину в передней стене, служившую входом.
Запечатлев в памяти своей обстановку и приметы тайника, пионер нагнал гиганта у самого выхода и вместе с ним покинул прохладу и сумерки подземные ради зноя и блистания солнца.
3. Из-под тропика Козерога — в Крапивецк за пять минут
— Скажите, гражданин, папа мой все еще здесь живет? — под окном, к которому я сидел спиной, прозвенел тонкий, с катушечную ниточку, голосок.
Годам моим приличествует степенность, но я перевернулся на стуле с ловкостью и быстротой ярмарочного петрушки.
— Вера? Если не ошибаюсь, Вера? — спросил я, моргая от волнения левым глазом: правым я так и не научился моргать.
— Да, я Вера, дочь техника Лялюшкина, который жил в бане…
Я не знал, что делать, я потерялся, как гривенник из худого кармана.
— Бабушка на дворе, вешает белье… — пробормотал я и стал глядеть исподлобья.
Девочка вытаращила глазенки и немножечко or меня отшатнулась:
— Но… папа? Я про папу… Бабушке я скажу «здравствуйте», если она на дворе…
— Ты скажешь «здравствуйте», а вот что она тебе ответит — неизвестно.
— Почему неизвестно?
— Потому что она тебя спросит: где Петька?
Будучи от природы остро-наблюдательным, я тотчас заметил, что от последних слов моих дочь техника, Вера, собиралась плакать; она еще не сморщилась и ни разу не всхлипнула, но из глазенок ее выкатились два прозрачных ядрышка и звучно шлепнулись на тротуар. В то же время мой тонкий слух уловил грохотанье ведрами в сенцах. Возвращалась бабушка: за последнюю неделю она постоянно грохотала — ведрами, корытом, ухватами, самоваром, посудой, ботами и всякими другими предметами, которые ей попадались на глаза, под руки или под ноги. Характер у бабушки изменился неузнаваемо. Лялюшкина она терроризовала кочергой, так что он, не вылезая, сидел в своей бане; меня муштровала каждый день, как в проклятое старое время не муштровали и новобранцев.
Схватив фуражку, я выбросился в окно.
— Бежим скорей, — шепнул я одеревеневшей Вере, подхватил ее и увлек вниз по Роговой улице.
На ходу я объяснился:
— Петька полетел отыскивать тебя. И вот ты вернулась, а его до сих пор нет. Теперь бабушка съест живьем техника, его баню, тебя, твои косички, а заодно и меня вместе с очками…
— Вместе с очками… — выдохнула Вера, бледнея.
Возможность съесть мои очки, такие огромные, со стальным ободком и толстыми стеклами, поразила ее больше всего.
— Клянусь солнцем! — подтвердил я ей, ничуть не сомневаясь, что сказал святую истину. Если бы бабушка узнала, как я удрал через окно, чтобы объяснить все Вере, жизнь моя и моих очков с того мига повисла бы на паутинке.
Я повел Веру в обход квартала, на улицу, параллельную нашей, куда, упираясь в высокий забор, выходил пустырь.
Я забросал ее вопросами: как далеко она улетели, почему вернулась без ялика, где ялик и знает ли она что-нибудь о Петьке?
О Петьке она ничего не знала, кроме одного, что он когда-то обещался ей показать, как царапается кролик, если его взять не за уши, а под пузочко. О своем же путешествии она рассказывала так:
— Когда лодочка стрельнулась от папы вверх, я висела вверх тормашками. Наверно, я обморочилась…
— Обморочилась — это значит?.. — робко спросил я.
— Это значит, обморочилась, — пропела она и продолжала дальше: — Кто меня перевернул потом, не знаю. Может, воздух, который дул, как сумасшедший, и гудел во рту.
Во-от… Подо мной текла большая река с пароходами, про которые рассказывал Петя. Пароходы — так себе, мне не понравились: писклявые какие-то и игрушельные…
— Ты летела высоко? — спросил я.
— Люди были головастыми кнопочками, — отвечала она, — с крокодильими ножками, дома — как шалашики, с одними крышами. Во-от. Когда я пролетела море (потом мне сказали: Каспийское), я догадалась, что можно умереть с голоду, если не покушать в свое время. Но была пустыня, и я летела-летела, летела-летела, пока не показался город. Город Огламыш — магометин, — потом мне сказали. Я опустилась на его главной улице. Ко мне подошли седые люди с полотенцами на головах и в халатах, — похожи на татар. Они отвели меня в свою церковь-мечеть с месяцем на крыше. Здесь я покушала лепешками и сыром овечьим. Вот…
— А ялик? Как же ялик? — спросил я.
— Ялик улетел, как сумасшедший, когда я с него слазила, — спокойно отвечала девочка.
— Ты забыла прикрутить рычажки!..
— Ничего я не забывала, вот еще!.. Но мне некогда было, потому что люди хотели убежать, а я хотела есть…
— Потом?
— Потом я пожила немножко в этом магометином городе у председателя исполкома ихнего, Ширмамедом его зовут, чудной такой, говорит: «Малынька товались, ходы на мина пылавь кушат», это по-туркменски, а по-русски значит: «иди обедать», хи…
— Гм, — сказал я.
— Ничего не «гм». Я знаю: вы там не жили, а я жила. Вот… Потом Ширмамед купил мне билет. Я ехала через Каспийское море, а потом от Астрахани сюда — по железке. Я хочу скорей папу видеть.
Тем временем мы подошли к забору по Остроженской улице, и я, выбрав щелку, стал разглядывать пустырь и баню.
— Аркадий Иваныч, Аркадий Иваныч, — закричал я, увидев техника — небритого, похудевшего и осунувшегося техника, который тоскливо волочил ноги от бани к сарайчику, беспокойно озираясь на бабушкин домик.
— Я есть Аркадий Иваныч, — устало и нехотя отвечал он, подходя к забору, — кто это здесь разорался?
— Па-а-па! — взвизгнула Верка, забив ногами землю, поросшую одуванчиками: эта улица у нас не главная, поэтому она не мощеная и без тротуаров.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
