Мне спросить бы: что за «эм-зет»? Но почудилось, что Шарнирчик хихикнул. И я бросил через плечо:
— А тебя не спрашивают…
— А я просто так сказал, без «спрашиванья». Жалко, что ли?
— Конечно, жалко! Таскаешься за нами, лезешь не в свои дела! Да шпионишь еще!
— Когда это я шпионил? — Шарнирчик возмутился так, что в нем, кажется, зазвенели все железки.
— А сколько раз! Суешься, куда не надо, а потом болтаешь!..
Я ждал, что Шарнирчик заругается. Но он вдруг ссутулился и побрел от нас обратно по коридору. Меня царапнуло. Я чуть не сказал ему в спину: «Да ладно тебе обижаться-то…» Но тут вмешался Чибис. Он прошелся по мне сине-зелеными глазами (при лампочках они казались почти черными):
— Зачем ты так на него?
Мы оба остановились.
— Как? — сказал я.
— Думаешь, если он не человек, то ничего не чувствует?
Я давно уже не помнил, что Шарнирчик — «нечеловек». Он был для меня как обыкновенный парнишка, вроде одноклассника. Но он был капризной личностью, а я таких не люблю, будь они хоть из костей с мясом, хоть из железа. Я так и сказал Чибису. Но он не поверил (или сделал вид, что не верит):
— Это ты сейчас так говоришь. А по правде…
— А что по правде?.. Чибис, я не понимаю: чего ты на меня наезжаешь? Я… тебя чем-то разозлил?
— Не чем-то, а вообще, — сказал он, глядя поверх моего плеча. — Делаешь вид, что добренький, а на самом деле…
— Когда я делал такой вид?!
— Сколько раз… С Яном рассуждаешь про «добро с добротой», а сам…
Я с Яном рассуждал про это один или два раза в жизни! Мы вместе с Чибисом рассуждали. Когда говорили о всяких энергетических полях и дисбалансах. Так и хотел я сказать Чибису. Но вдруг понял: ему это не надо. Ему надо, чтобы появилась причина для ссоры. Хоть какая…
Почему?!
Мне бы сказать: «Чибис, что с тобой? Я в чем-то виноват, да? Ну, тогда… прости меня…»
Но я с младенчества терпеть не мог просить прощения. Даже если в чем-то провинился! А сейчас — в чем? И сказал:
— Что-то не понимаю я тебя… Чибисов…
— Ну и не понимай. Это ведь удобнее всего — не понимать. Рычишь на всех… Даже на Саньчика и Соню. То такой добренький с ними, вермишелькой кормишь, а то… Вон, тогда как заорал на Саньку: «Голову оторву!»
Я, правда, заорал однажды. Потому что он стал отковыривать стамеской от полена кусок сосновой коры, стамеска сорвалась, и он чуть не всадил ее себе в ногу. Я перепугался, вот и завопил: головотяп, мол.
— Он же сам виноват! Мог ведь калекой сделаться! Я и на Лерку ору, если она рискует по глупости…
— На Лерку тем более, — кивнул Чибис. Кажется, даже с удовольствием. — Даже туфлей огрел, как корову в стойле… Тоже доброта…
Он был сейчас какой-то чужой. Будто и не Чибис вовсе. Ну а я… должен, что ли, на четвереньки садиться перед ним?
— Ты в мои семейные вопросы не влезай… Я ведь не суюсь в твои дела с тетушкой…
— Этого еще не хватало!
— Не бойся, не буду…
— Ты тоже не бойся. Я тоже больше не буду.
— Вот и хорошо.
— Вот и договорились…
С этими словами мы вышли на двор.
— Пока… — сказал Чибис. И пошел, не оглядываясь.
— Пока, — сказал я ему в спину. И зашагал к арке, которая вела в наш двор.
Новые беды
Я пришел домой, сел на тахту и стал смотреть в стенку.
Сначала я ничего такого не чувствовал. Никаких угрызений и опасений, только досаду на Чибиса. Какая сколопендра его укусила? Может, с теткой опять не поладил? Или от матери плохие известия? Но я-то при чем? Раньше бывало наоборот — поделится неприятностями и сразу веселеет… А, может, все же это я в чем-то виноват? Но в чем? Взял бы да сказал прямо!..
Ну да, я в самом деле иногда веду себя по-свински. И с Леркой, и с Вермишатами. Сам чувствую, раздражительный стал. Мама не раз говорила: «Переходный возраст». А один раз выразилась непонятнее: «Гормоны, наверное. Пубертатный период…»
Я пристал к маме: что это такое. Она сказала:
— Нынче на все вопросы есть разъяснения в Интернете.
— Он вторые сутки не работает.
— Тогда спроси папу. Это мужская тема…
Я спросил. Папа ответил по-мужски прямо. Сказал, что это период, когда в подростках пробуждаются «жизненные соки». В мальчиках прорезается повышенный интерес к девочкам, не дают покоя всякие фантазии. Мальчики подолгу не могут уснуть, возятся под одеялами, а когда засыпают, видят сны, про которые неловко рассказывать…
— С тобой такого еще не случается? — по-деловому спросил папа.
Я приложил совершенно нечеловеческие усилия, чтобы не заполыхать ушами. Ответил небрежно:
— Бред какой…
Хотя на самом деле… Ну, вот, например, приснилось недавно, что мы остались вдвоем в классе с Лелькой Ермаковой и она говорит: «Мы же опаздываем, сейчас занятия в бассейне…» Оказывается, прямо за дверью класса — бассейн с голубой водой. Громадный, как озеро. На том берегу галдят наши ребята, а на этом — пусто. Лелька говорит мне в ухо щекочушим шепотом:
«Клим, ныряем…» — И дергает меня за шорты: снимай мол.
«Я же не знал про занятия… У меня плавок нет…»
«Ну и что? А у меня купальника нет. Чего такого? Можно просто так, рядом же — никого…» — Садится на край бассейна и тянет с ног свои белые гольфы. А потом — платье через голову. А под платьем — только ребристые голые бока…
И главное — кто? Ермакова! Я понимаю, если бы Натка Белкина, она вся из себя такая. А Лялька-то, всегда тихая и скромная… Мне бы сказать: «Ты спятила, дура?» Но внутри у меня что-то обмирает… и я… Тьфу! Хорошо, что проснулся. И бегом в ванную, умываться холодной водой…
Ну ладно, а при чем здесь раздражительность?
И при чем ссора с Чибисом? Тем более, что не я начал… Может, у него тоже какой-то «период»? Но я же не Лялька и не Натка, и не… Да ну, к черту все эти вопросы! Подумаешь, поссорились! С кем не бывает… Все равно он скоро позвонит. Или, в крайнем случае, встретимся через два дня в «Арцеулове» — перед тем, как ехать с Агейкой в Колёса…
Ну, а если встретимся и он молча сунет мне в ладонь ключик, повернется и уйдет?
И черт с ним, в конце концов, пусть уходит! Следом не побегу. Не такие уж мы друзья, чтобы я страдал…
Да, мы, наверно, и не друзья вовсе, а «сообщники». Случай свел нас однажды в одной из точек, «на острие иглы», в кафе у Яна. Потому что нас волнуют одни и те же вопросы: параллельные миры, загадки времени, тайны энергетических полей и всякое такое… (дисбалансы там и бабочки на штанге). А друг дружку мы не очень-то интересуем…
Вот другое дело, если бы я поссорился с Ринкой! Это было бы несчастье… Не так уж меня волнуют ее куклы и фокусы с гравитацией, главное — сама Ринка. Она-то — настоящий друг, хотя и девчонка. Я, кстати, никогда не думал о ней «по-пубертатному». Ринка — вот и всё…
Приеду, и она сразу заулыбается навстречу, блестя круглыми очками… Хотя, наверно, тут же спросит: «А где Чибис?»
А был ли мальчик Чибис?
Тошно стало. Впору тихонько завыть. Я понял, что схвачу сейчас мобильник и стану звонить Чибису…
Так, наверно, и надо было сделать! Но я… идиот паршивый… сцепил зубы и дал себе честное-пречестное слово, что звонить не буду. Если ему надо, пусть звонит сам. Такие данные себе клятвы я никогда не нарушал. Потому что суеверный трус. Боялся, что если нарушу — случится несчастье.
Сразу стало легче. И… тяжелее. Представил, как теперь стану изводиться и маяться в течение двух дней… А может, сбегать к Чибису домой? Ведь этого моя клятва не запрещает! И я… снова идиот… сразу поклялся, что и домой к нему не пойду. Отрезал все пути…
Ну и наплевать. Я взял книжку Мичио Накамуры, открыл наугад. «Наивные попытки рассмотреть Время просто как одно из линейных измерений пространства приводят к полной невозможности решить множество проблем в строении Вселенной. Следует признать, что на данный момент Время — непостижимо»…
Конечно, непостижимо! Конечно, эти два дня растянутся в такую бесконечную резину, что вынут из меня душу…
А вот и не вынут! С какой стати? Не буду я изводиться!
Я подтянул ноги, положил книгу на колени и тупо уставился в строчки.
Вошла мама, села у стола и стала молча смотреть на меня. Почему-то слишком долго. Во мне что-то ёкнуло…
— Мам, ты чего?
— Да я-то ничего… А ты? С тобой что-то стряслось?
Я сказал сразу:
— С Чибисом поругались.
— Сильно?
— Не знаю… Наверно, средне…
— Но есть надежда, что помиритесь?
Господи, не хватало еще, чтобы ее не было?
— Конечно, есть!
— Это хорошо… — вздохнула мама. — А то было бы совсем…
Я отбросил книгу.
— Мама, что случилось?
— Плохо, если сразу две беды и ни в одной нет надежды… — Она смотрела не на меня, а за окно, зябко потирала локти.
