— Диего, а вот скажи… если бы ты, например, все-таки решил продавать свои песни… то есть не песни, а только музыку. Сколько бы это стоило?
— А ты что, решила все-таки попробовать купить?
— Нет, меня цены интересуют.
— Цены зависят от имени и от еще многих мелочей. Например, никому не известный композитор Кантор вряд ли получит за свои творения больше двух сотен, пусть они будут хоть самые гениальные и непревзойденные. А вот Эль Драко мог бы и больше тысячи запросить. Это, разумеется, если с сохранением авторства.
— А как еще можно?
— А еще можно вот так. Например, есть такой вот товарищ, вроде твоего Артуро, петь умеет, а сложить две ноты не в состоянии. Не дали боги таланта к сочинительству. Но поскольку авторские вещи ценятся больше, он жаждет прослыть не просто исполнителем, а исполнителем собственных произведений. Тогда он идет к композитору, переплачивает впятеро, вдесятеро и покупает пьесу вместе с авторством. С этого момента он совершенно законно считается автором, а настоящий композитор молчит в тряпочку, так как ему за это заплачено. А что, Артуро уже попросил у тебя денег под это дело?
— Нет. Просто у него почему-то ничего не получается, и он стал задумываться над покупкой.
— «Почему-то»! — фыркнул Кантор. — Да он вообще не способен что-то сам написать! Это еще в консерватории все знали! Ну не дало ему небо способностей, я же тебе говорил. Голос у него прекрасный, слух что надо, особый дар задевать сердца людей своим пением — тоже есть, гонор непомерный — налицо, а вот сочинять — никак!
— Но раньше ведь он сам писал!
— Ни хрена он сам не писал! — начал заводиться Кантор. — Ни одной из тех вещей, что объявляет своими!
— То есть за них заплачено, и авторы… молчат в тряпочку?
— Молчат они по другой, более печальной причине. А денег от этой семейки вряд ли кто дождался. На кой платить, если можно взять так? Припугнуть, пригрозить, схватить на улице и избить, арестовать ни за что кого-то из близких…
— А с тобой как было?
Кантор чуть было не сказал сгоряча. Но, подбирая слова для самого правильного и убедительного рассказа, вдруг споткнулся на одном обстоятельстве и понял, что этого сказать не сможет. А опустить, выдрать из цельной картины — не получится.
— Этого я рассказывать не стану.
— Почему?
— Потому что не хочу. Ну их на хрен, такие откровения. Я тебе расскажу, а ты потом заявишь, что я все выдумал из зависти. Да лучше сдохнуть, чем из-за какого-то урода унижаться.
— Не нервничай, я же не настаиваю. Не хочешь так не хочешь.
Ну вот! И что она теперь подумала? Судя по тому, как резко сдала назад, — только одно. Прав был король, сто раз прав, когда рассуждал о больных местах… Но не объяснять же теперь, что дело-то вовсе не в том, ведь придется и реальную причину называть…
— Это не то, что ты подумала, — как можно безразличнее уточнил Кантор, стараясь не смотреть на собеседницу. — Но тоже вспоминать гадостно. Мы можем поговорить о чем-нибудь, кроме Артуро? О чем-нибудь, от чего не тошнит?
— Ты сам завел этот разговор.
— Ты первая спросила о ценах.
— А я виновата, что у тебя все к одному сводится? Давай тогда лучше о театре, что ли.
— Тоже не особенно радостная тема, если вспомнить последние высказывания Карлоса… Что я должен сделать, чтобы не забивать главного героя? Я сам не знаю, как оно получается.
— Да не переживай ты так из-за этого! Он вовсе не для тебя сказал, а для Тарьена! Имелось в виду: он должен что-то делать, а не ты. А это правда, Тарьен действительно бледно выглядит на твоем фоне.
— Парень слишком мягкий. Не знаю, может, Карлос выбрал лучшее из того, что было, но не мог же он не видеть. В лирических сценах Тарьен смотрится хорошо, в трогательных — замечательно, а вот в противостоянии, когда надо сыграть жестче, агрессивнее, остается таким же мягким. Если я стану подстраиваться под него, получится не орк, а сопля. Нет, я и соплю могу сыграть, но не думаю, что Карлос этого хочет.
— А что с ним делать? Не менять же в самом деле.
— Да не кидайся ты сразу в крайности. Если Карлос действительно сказал ему, а не мне, значит, он уже знает, что делать, и делает. Его слова были первым ходом в процессе настройки маэстро Тарьена. Потом он этот процесс продолжит. Гм… кстати… Если маэстро захочет, чтобы я что-то парню показал, и постесняется об этом попросить, опасаясь нанести мне тяжкую душевную травму, скажи ему, пусть не мается дурью. Я с радостью помогу, мне ничего не стоит.
Открытый пристальный взгляд — дескать, что, правда? Совсем?
Пауза. Потом все-таки вопрос. Вот не может человек промолчать, ну никак!
— Диего, а тебя действительно никак не трогает, когда ты видишь другого человека в роли, которую когда-то играл сам и больше не сыграешь никогда?
— Трогает, но не больно. Почему-то не завидно и не обидно, просто чувствуешь себя… очень старым. Не знаю почему. Именно старым скрюченным хрычом, с тоской вспоминающим молодость. Хорошо, что я не маг. Представляешь, как бы я выглядел?
— Ну вот, и ты туда же! Вы с Элмаром прямо как сговорились! Молодые справные мужики, вся жизнь впереди, с чего вас такие мысли посещают?
Кантор задумался. До сих пор он не задавался этим вопросом и не пытался анализировать то, что принималось как данность. А ответ пришел сам, не заняв много времени.
— Наверное, потому, что мы жили быстро. А умереть молодыми не получилось. Да не переживай, это все относительно. Достаточно немного пообщаться с мэтром Истраном, и сразу понимаешь, что ты на самом деле несмышленый сопляк. Опять мы о грустном.
Ольга вдруг встрепенулась, как обычно бывало, когда ей в голову шибала некая блестящая идея.
— Диего, ты читал «Хранительницу амулета»?
— Не читал, но видел раз десять. А что?
— Можешь вкратце пересказать сюжет? Тогда мне останется только почитать критику, и я все успею!
Поистине чудеса гениальности проявляют порой нерадивые студенты!
— Дело там было так. Молодая ведьма познакомилась с интересным блондином…
Да что ж это такое! — с искренним детским огорчением воскликнул король Орландо, оглядываясь на придворного мага в поисках поддержки. — Да куда ж вы их деваете, едите, что ли? Я больше не пойду к Шеллару кредит просить, просите сами у кого хотите и сами потом чем хотите отдавайте! Да куда ж можно было пристроить пять миллионов за одну луну!
Мэтр Максимильяно с подобающим почтением положил перед его величеством раскрытую папку с какими-то документами, в которые только что внес неведомые для присутствующих поправки.
— Извольте взглянуть.
Его величество подавил болезненный вздох, в три тысячи первый раз пообещал себе «впредь знать меру и не занюхивать траву пудрой» и осторожно изволил повернуть глаза в нужном направлении.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
