— Там в овраге волки собак режут, — сказал парень. — А где остальные стрелки? Окружают?
— Да нет, один я, — ответил Соломон и побежал в овраг.
— Мы милицию вызовем. И охотников! — крикнул ему вдогонку парень.
Соломон на ходу обернулся.
— Милицию не надо, — они всех волков распугают. И охотников тоже не надо. Я сам охотник. Волчатник. Сам справлюсь, а вы ступайте. Никого не зовите! — и заспешил дальше, в сторону собачьего лая.
Соломон пробежал метров пятьдесят и увидел то, что и ожидал увидеть. На дне оврага, у вывороченной с корнем сосны, держала оборону собачья стая, вернее то, что от нее осталось: черный вожак и еще два рослых пса, у одного из которых в предках, похоже, был доберман, а у другого — кавказская овчарка.
На окровавленном снегу лежали три неподвижных собачьих тела и одно — волчье.
На оставшихся в живых и отчаянно лаявших собак наседали пять волков во главе с огромным вожаком. Из-за того, что псы прижались к вывороченному комлю огромной сосны, волки не смогли применить свой знаменитый прием охоты в круге, поэтому развязка трагедии затягивалась.
Соломон остановился, перевел дыхание и выстрелил по одному волку, через секунду по другому и, не глядя на них, мгновенно перезарядив ружье, снова поднял стволы. Вожак, не обращая внимания на выстрелы, выбил из рядов оборонявшихся добермана. Волк вцепился ему в горло, тряхнул, отскочил, а пес, хрипя, забился на снегу.
Пятнистый зверь на мгновение замер, хорошо выделяясь на фоне белой стены оврага.
«Красавец!» — невольно восхитился Соломон, быстро подводя мушку под лопатку волка и с некоторой жалостью нажимая на спусковой крючок. Звонко и очень громко (Соломону показалось, что гораздо громче выстрела) щелкнул боек по капсюлю. Осечка! Соломон потянул второй курок — вторая осечка!
«Подвели все-таки старые патроны», — с тоской подумал Соломон, заново взводя курки.
Но было поздно. Вожак, до этого не обращавший внимания на выстрелы, от металлических звуков двух осечек вдруг как-то по-особому тоскливо завыл, отскочил в сторону и в три прыжка скрылся за кустом. За ним, оставив псов, последовали два уцелевших волка и, к удивлению Соломона — «кавказец».
Соломон, не надеясь, вскинул стволы вслед одному из переярков и нажал сразу два курка в надежде, что хотя бы один патрон на этот раз не подведет. Грянул дуплет, приклад больно двинул по скуле, а волк уткнулся в снег.
Соломон перезарядил ружье, выбросил теплые гильзы и пошел к выворотню, под которым, тяжело дыша и ткнув окровавленную морду в снег, лежал Снежок.
Соломон, не доходя до него, нагнулся над хрипящим доберманом. Рана была смертельной. Соломон приставил ствол к голове собаки и нажал на курок. Снежок даже не вздрогнул от выстрела и, продолжая хрипло дышать, смотрел на подходящего человека.
Соломон присел рядом с ним, разобрал ружье, снял с него ремень, соорудил импровизированный ошейник и надел на пса.
Только сейчас охотник заметил, что пес не был полностью черным — под левым глазом струилась серая полоска.
Соломон не стал привязывать Снежка, а, оставив около него ружье и рюкзак, направился к убитым волкам. На груди переярка шерсть была окрашена в необычный зеленоватый цвет. Но удивило Соломона не это. На боку другого, матерого, виднелась четкая белая цифра «6». Соломон перевернул зверя. И с другой стороны была точно такая же, но бледнее.
«Видать, мало тогда я азота выпустил», — подумал Соломон.
Соломон вернулся к выворотню. Он положил зачехленное ружье в рюкзак, надел его на спину и легонько потянул за самодельный поводок.
— Пошли, — сказал он Снежку. — Хватит по помойкам отираться.
Черный кобель с трудом поднялся (только сейчас Соломон обнаружил у него две раны — на груди и на бедре) и хромая пошел рядом с Соломоном. И человек не ощущал натяжение привязи.
При выходе из парка он увидел бегущих ему навстречу шестерых вооруженных мужчин. Соломон узнал их — это была бригада волчатников.
— Выследил все-таки, — полуутверждая, полуспрашивая сказал один из них, и в его голосе слышалась зависть.
— Выследил, — подтвердил Соломон, — в овраге лежат. А кто вас вызвал?
— Да парень с девкой, что в парке гуляли. Позвонили в милицию, а оттуда — мне.
— Понятно.
— Вожака тоже взял?
— Вожак ушел. И с ним еще один. Переярок. Так что и вам будет еще работа. Ты одну шкуру мне оставь. Я ее научникам в Москву отошлю. Того, у которого цифра на боку.
— Какая цифра?
— Шесть. Да ты увидишь. Другого такого нет.
— Оставлю. А это что у тебя за кобель?
— Моя собака.
— Вроде у тебя собаки не было.
— Вот завел по случаю. Ты про шкуру не забудь.
— Не забуду.
Охотники пошли в овраг, а Соломон — к выходу из парка.
* * *
Однажды летом, когда Соломон выгуливал Снежка (и люди как всегда сторонились, невольно уступая дорогу огромному широкогрудому, черному как смоль кобелю), к ним подошел коротко стриженый мужик, у которого все руки были синие от татуировок. Незнакомец, не обращая внимания на Соломона, присел перед псом на корточки, заглянул в его серые глаза, погладил по голове и сказал:
— А я тебя знаю. Мы с тобой раз встречались. Ты ведь не собака. Да? — и посмотрел на охотника.
НЕУДАЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Дождь усилился, потом стали падать хлопья мокрого снега. В который раз я клял себя за то, что согласился поехать в экспедицию. Я как чувствовал, что ничего хорошего из этой затеи не получится, что поездка будет неудачной. Но уж очень мне хотелось на Чукотку. Ведь сейчас туда так просто не попадешь.
* * *
Зря ругают Советский Союз. Много чего было, но, по крайней мере, по всей стране я передвигался, не затрачивая больших денег. А один мой знакомый, узнав из телепередачи, что в августе возле Петропавловска-на-Камчатке ожил Авачинский вулкан, без особого урона для семейного бюджета взял да и поехал, вернее, полетел смотреть извержение. Вернулся он через четыре дня очень довольный еще и потому, что все петропавловцы на Авачинскую сопку шли пешком и не дошли, поскольку в горах уже лежал снег, а он дошел, потому что предусмотрительно привез из Москвы лыжи.
А сейчас Приморье, Камчатка и Чукотка — почти что Австралия. Пожалуй, туда добраться легче. Я имею в виду Австралию.
Поэтому, когда мне однажды, сразу же после распада Союза, предложили поехать на Чукотку за голландско-японские гульдены-иены, добытые одним московским орнитологом-коммерсантом, я согласился. Естественно, на меня в период расцвета дикого капитализма никто бы не стал тратить большие деньги только для того, чтобы показать красоты северо-восточной окраины самого крупного материка. От меня требовалось найти там гнездо редкой птицы — гуся-белошея.
