Однако ресурсы Византии, уже давно истощившиеся, были явно недостаточны для того, чтобы в течение долгого времени обеспечивать позицию великой державы, на что претендовали императоры. Фридрих Барбаросса, император Священной Римской империи, пренебрежительно отзывался об этом «королевстве греков». В 1176 г. армию Мануила I уничтожили анатолийские сельджуки. Эта катастрофа имела даже худшие последствия, чем битва при Манцикерте столетием ранее, прежде всего потому, что за Мануилом вновь последовала типичная для Византии череда неспособных или деспотических императоров, губительных захватов власти и убийств правителей. На этот раз спасения от надвигавшейся катастрофы уже не было.
Контрнаступление Запада
Более 500 лет Западная Европа держала оборону против вторжений захватчиков. Но приблизительно с 1000 г. ситуация изменилась. Рост населения и общего благосостояния, совершенствование политической и военной организации, а также возросшее религиозное и интеллектуальное самосознание дали католической Европе несомненное преимущество перед языческими народами на севере и на востоке. Скандинавия, Исландия, Польша и Венгрия были довольно быстро обращены в христианство, в значительной мере ассимилированы и интегрированы в старинную христианскую общность католической Европы. Только Пруссия и Литва все еще оставались островками язычества между латинским Западом и православным Востоком, форпостом которого была недавно христианизированная Русь.
Мусульмане, однако, оказались более крепким орешком, чем язычники. В культурном отношении они могли соперничать с христианами, а в области военной успех зависел от конкретных обстоятельств. Нормандцам понадобилось 30 лет, чтобы завоевать Сицилию для себя и для христианства, а испанцам – пять столетий, чтобы отвоевать весь Иберийский полуостров. Поскольку в ходе Реконкисты мусульманское и иудейское население часто предоставлялось самому себе или же обращалось в христианство чисто формальным образом, возник любопытный парадокс: постепенно сложилось многонациональное и полирелигиозное общество, которое в то же время гордилось своей католической ортодоксальностью. Историки испанской культуры и литературы вели страстные споры о масштабах арабского и еврейского влияния и о возможных пределах его воздействия на испанский национальный характер, если, конечно, вообще существует испанский или любой другой отчетливо выраженный национальный характер Несомненно, арабское и еврейское влияние было весьма значительным, что и обусловило существенное отличие испанских традиций от традиций Латинской Европы в целом.
Крестовые походы
Христианский вариант идеи религиозной, или священной, войны впервые был реализован именно в Испании, что порождает вопрос: не является ли это христианским переосмыслением мусульманского понятия «джихад» – предписанного Кораном священного долга распространять истинную веру мечом?[68] Самым знаменитым выражением христианской идеи такого рода была «Песнь о Роланде», в которой борьба христиан против неверных разворачивается именно в Испании. В этом эпосе главное значение придается не столько обращению неверных, сколько самой борьбе за их уничтожение, – недаром святой покровитель Испании апостол Иаков именовался «губителем мавров» Следует заметить, что уничтожение врагов, кем бы они ни были, вообще считалось доблестным делом. Так, прозвище «Болгаробойца», присвоенное императору Василию II, тоже считалось почетным, хотя болгары были христианами. Конечно, нужно учитывать, что болгары угрожали Граду Божьему, Константинополю; но борьба с не-христианами была несравненно более очевидным в своей религиозной оправданности занятием.
Вплоть до конца XI в. возможности для практического подражания легендарному Карлу Великому и его паладинам были ограничены Испанией и Южной Италией. Но в 1095 г. ситуация внезапно изменилась. Византийский император Алексей I обратился к папе Урбану (1088–1099) с просьбой оказать помощь против турок-сельджуков в Малой Азии. Сама по себе эта просьба не обещала особых перспектив. Алексей, уже 14 лет прочно занимавший византийский трон и имевший в своем активе целый ряд успешных кампаний, помышлял скорее о нападении, чем о защите, и, безусловно, не считал церковный раскол 1054 г. препятствием для использования западных солдат, которых многие столетия нанимали его предшественники. Папа, однако, расценил его просьбу совсем иначе. Испытывая сильное давление со стороны императора Генриха IV и антипапы Климента III, Урбан увидел в просьбе византийцев отличную возможность перехватить духовную и политическую инициативу. Помощь восточному императору превратилась в призыв к христианам освободить Иерусалим и Гроб Господень, гробницу, в которой был похоронен Христос. «Проклятый народ, совершенно чуждый Богу (турки), захватил святые места, убивал и притеснял местных христиан», – так говорил папа. Теперь христиане должны были повторить подвиги Карла Великого против неверных.
Несколько сотен лет, и особенно в последующее после 1095 г. столетие, проповеди духовенства и общий настрой католической Европы оставались неизменными. Самое имя Иерусалима, центра мироздания, в котором «двенадцать ворот – двенадцать жемчужин… улица города – чистое золото…» (Апокалипсис 21, 21), казалось, обещало и небесную славу, и земное богатство. Св. Бернар (1090–1153), настоятель знаменитого цистерцианского монастыря Клерво (одна из первых и самых крупных монастырских общин нового ордена, члены которого стремились возродить изначальный дух св. Бенедикта, учреждая монастыри в диких местах, за пределами заселенных и ухоженных земель), выразитель самосознания католической Европы первой половины XII в. и пламенный сторонник крестовых походов, не сомневался в их целесообразности.
С какой славой возвращаются победители из битвы! Сколь блаженны мученики, павшие в битве! Радуйся, стойкий защитник, если ты жив и сражаешься за Господа, но возносись и славься еще больше, если ты пал и воссоединился с Господом[69].
Действительность, однако, была гораздо менее идиллической, ибо духовенство снабдило людей оправданием свойственной им склонности к агрессии. Всевозможные авантюры, грабежи и убийства теперь совершались со спокойной совестью. Доброе начало борьбы с иноверцами можно было положить еще дома, выступив против евреев. Церковь обещала полное прощение тем, кто принимал клятву крестоносца, то есть освобождала их от наказания за грехи, отпускавшиеся в таинстве покаяния. Так сказать теоретическое обоснование индульгенции было разработано позже, а до тех пор в массовом сознании она воспринималась просто как прощение грехов.
Для крестоносцев эта ситуация открывала помимо духовных и практические, материальные выгоды, так как церковь обязывалась защищать их семьи и имущество. Словно расширяя принцип «Божьего мира», проповедники подчеркивали то обстоятельство, что в глазах Господа христиане гораздо больше прославятся, сражаясь с Его врагами, чем друг с другом. На практике это означало, что, помимо прочего, крестоносцы могли не опасаться исков кредиторов, ускользать от явки в суд по другим делам в качестве ответчиков. В религиозную риторику даже самых суровых проповедников были привнесены элементы чистого практицизма.
Ты, – вопрошал Бернар Клервосский, – человек рачительный, знающий толк в мирской выгоде? Коли так, я могу предложить тебе хорошую сделку – только не упускай такого случая. Возьми знак креста, и тут же тебе отпустятся все грехи, в которых ты исповедуешься с сокрушенным сердцем. Тебе он не много будет стоить, и если ты будешь носить крест со смирением, то узнаешь, что это заслуживает царства небесного[70].
Разумеется, многие простые люди не искали для себя никакой выгоды, а просто хотели освободить Иерусалим. В 1096 г. некто Петр Пустынник провел огромную неорганизованную толпу таких людей через Балканы и Босфор в Малую Азию, где большинство их них вскоре были убиты турками, – к огромному облегчению византийцев, которых, естественно, ужасало подобное незваное нашествие.
Все реальные выгоды, открывшиеся в крестовых походах, такие как приобретение высокого положения, титулов и даже собственных владений на Востоке, достались в первую очередь французской знати – тем нормандским и лотарингским герцогам, графам и рыцарям, чьи старшие родственники нажили состояние с Гвискаром в Апулии или с Вильгельмом Завоевателем в Англии. Замечательное описание нападения «франков» на Константинополь в декабре 1096 – начале 1097 г. и того впечатления, которое они произвели на образованных византийцев, сделано Анной Комниной, дочерью Алексея I. «Франки» показались Анне храбрыми воинами, но столь же алчными и вероломными: «У них у всех одно на уме… с виду они совершают паломничество в Иерусалим, но на самом деле замышляют отнять у Алексея трон и захватить его столицу».[71] Портрет одного из предводителей крестоносцев, Боэмунда Тарентского, выглядит и забавно, и страшно. Боэмунд, сын Роберта Гвискара и старинный недруг Византии, – человек, по словам Анны, низкого происхождения и довольно бедный, но чрезмерно честолюбивый. В Константинополе он попытался произвести впечатление на императора, но, когда его стали угощать изысканными византийскими блюдами, испугался яда и изловчился оставить эти блюда своим спутникам, а сам ел специальную пищу из одного лишь мяса, которую император, предвидя опасения Боэмунда, предусмотрительно приказал приготовить.
