Керенский активно участвовал в обсуждении условий соглашения между исполкомом Петроградского Совета и членами Временного правительства. Разговор шел чрезвычайно тяжело, и чашу весов в пользу правительства склонил опять-таки Керенский. Яростные споры вокруг пунктов программы подействовали на него удручающе. Он вышел на сцену последним, занял место не в центре сцены, как это делали другие участники дискуссии, а где-то с краю, на самом левом ее фланге. С. Мстиславский, лично наблюдавший этот момент, писал о выступлении Керенского: «Весь в черном, доверху застегнутый, прямой как свеча, торжественный и бледный… и как-то по-новому, тягуче, звучал пытавшийся „чеканить“ слова хрипловатый голос. И весь он, от головы до ног, казался нарочитым, словно подмененным… Он опускает бескровную руку за шелковый лацкан сюртука, вынимает красный, кровяным пятном платок и взмахивает им по воздуху, овевая лицо»[228].
В итоге программа прошла под аплодисменты присутствующих, хотя в ней оказались обойдены такие важнейшие для того времени проблемы, как заключение демократического мира и скорейшее решение аграрного вопроса. Сам Керенский удивлялся тому, как в условиях острейшей дискуссии и мощного давления со стороны рабочих и солдат такое могло случиться. «Правительство получило полную свободу действия, – писал он, не взяв на себя при этом никаких формальных обязательств»[229].
А. Ф. Керенский с огромной энергией и радостью включился в работу Временного правительства. «Воспоминания о первых неделях существования Временного правительства, – отмечал он в книге „Россия на историческом повороте“, – связаны с самым счастливым временем моей политической карьеры»[230].
Получив портфель министра, А. Ф. Керенский немедленно создал для своей работы необходимые условия. У него был обширный кабинет, залитый ярким светом множества электрических лампочек. С. Мстиславский дал зарисовку одного рабочего момента: «За письменным столом под стоячей, тоже зажженной лампой – Керенский, в сюртуке, со съехавшим набок галстуком, подписывает подаваемые ему кем-то бумажки»[231].
У него был чрезвычайно напряженный ритм работы. Он работал «24 часа в сутки, за вычетом того, что нужно урвать на сон, на еду, лишь бы не упасть на ходу»[232].
Поездки в Москву, Кронштадт, в Гельсингфорс, в Ревель, на фронт, в Ставку, выступления в Совете рабочих и солдатских депутатов, на партийных конференциях, съездах, перед различного рода делегациями и депутациями; почти беспрерывное заседания в Совете министров; дневные и ночные совещания с представителями партий и групп, с личными друзьями – занимали все время Керенского. Люди из близкого окружения Керенского говорили о нем, что «он не ходит, а бегает, не говорит, а стреляет».
Как только Керенский стал министром юстиции, он ввел целый ряд новшеств, и одно из них – практика рукопожатий с незнакомыми ему лицами. С неподдельным и искренним чувством он жал руку всем – швейцару, посетителям, находившимся в приемной, участникам митингов и собраний, солдатам и матросам. Иногда случилась так, что после возвращения из поездки по стране он какое-то время не мог писать: отказывала рука. Биограф Керенского рассказал об одном из таких эпизодов: «Вот он явился в министерство с обычно усталым лицом. На нем все та же куртка, знакомая публике. Правая рука на перевязи. Это результат дружеских рукопожатий во время одной из поездок по фронту демократии»[233].
«А. Ф. Керенский, – писал лидер партии социалистов-революционеров В. М. Чернов, – единственный человек в составе первого Временного правительства, который шел навстречу революции… с подлинным подъемом и искренним, хотя и несколько ходульным пафосом»[234].
После так называемого апрельского кризиса в состав первого коалиционного правительства А. Ф. Керенский вошел как военный и морской министр. Как только Керенский получил давно желанный портфель, он преобразился даже внешне. «Теперь его одежда – писал современник, – китель, бриджи, солдатские сапоги»[235].
Керенский развил колоссальную энергию, направленную на приведение армии в состояние, необходимое для перехода в наступление. И. Г. Церетели, непосредственно наблюдавший за поведением министра, писал, что он «имел большие субъективные наклонности к сильной власти, к командованию»[236].
Александр Федорович выступал в полках и соединениях, на судах и базах, в штабах и окопах, на съездах, в управах и думах. Он обрушивал на головы солдат, матросов, офицеров сильнейший словесных шквал, настоящий водопад слов. «Керенский разъезжал по фронту, – писал Л. Д. Троцкий, – заклинал, угрожал, становился на колени, целовал землю, словом, паясничал на все лады»[237].
Основную мысль своих выступлений Керенский впоследствии сформулировал предельно ясно: «…легко призывать измученных людей бросить оружие и возвратиться домой. Но я зову вас на бой, на героический подвиг – я зову вас не на праздник, а на смерть, я призываю вас пожертвовать жизнью ради спасения Родины!»[238].
Керенский переживал апогей своей известности и славы, он стал главным героем всероссийской политической сцены. «В этот период, – отмечал И. Г. Церетели, – популярность Керенского достигла в самых широких кругах высшей точки»[239].
Готовя наступление, Керенский почти все время был на фронтах. «Я был преисполнен веры в то, – писал он, – что личные поездки на фронт и прямые контакты с офицерами и солдатами помогут укрепить боевой дух и ускорят подготовку к сражению»[240].
Провал наступления армии и июньское восстание в Петрограде заставили Керенского вернуться в столицу. В мемуарах он писал, что застал председателя правительства князя Львова «в состоянии ужасной депрессии, которая не позволяла ему выполнять обязанности главы республики»[241].
7 июля их взял на себя Керенский. Однако это уже было другое правительство, которое сразу же стало проводить откровенно авторитарные методы борьбы против оппозиции.
4. А. Ф. КЕРЕНСКИЙ – ГЛАВА ПРАВИТЕЛЬСТВА
Керенский весьма ответственно относился к новой должности. Он разработал и внедрил свой режим работы Совета министров. Премьер строго следил за тем, чтобы министры не обращались друг к другу фамильярно, а называли себя по имени-отчеству и непременно указывали: «Господин министр такой-то». Во время заседания Кабинета Керенский не позволял его членам самовольно покидать зал, не поставив его в известность. Когда все же такое случилось, он нарочно громко спрашивал: «Господин министр такой-то, позвольте узнать основания вашего ухода». Многих это шокировало и даже смешило. А. Демьянов, постоянно присутствовавший на заседаниях нового кабинета, отмечал, что поведение Керенского в качестве председателя Совета министров напоминало «школьное обращение»[242].
Тем не менее, Керенскому удалось повысить интенсивность работы правительства. Его заседания проходили ежедневно; открывались они обычно в 8 часов вечера и нередко продолжались до глубокой ночи. Усилилась управляемость и организованность министров. Новый премьер быстро навязал им свою волю. Без его согласия и одобрения никто ничего не делал. «Министры преклонялись перед популярностью Керенского», – утверждал А. Демьянов[243].
Правительство Керенского получило поддержку Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. В воззвании «Ко всему населению», подписанном ЦИК Советов, объявлялось: «Мы признали Временное правительство правительством спасения революции. Мы признали за ним неограниченные полномочия и неограниченную власть. Его приказы да будут законом для всех»[244].
За это министры-социалисты должны были отчитываться перед Советом не менее двух раз в неделю. Это требование для Керенского и его временных попутчиков было досадной помехой, но не более того. Правительство действовало бесконтрольно. Товарищ министра юстиции А. Демьянов писал, что оно «никому не давало отчета в своем управлении»[245].
Одной из крупных акций нового правительства явилось назначение командующего 8-й армией Л. Г. Корнилова главнокомандующим Юго-Западным фронтом, а затем и Верховным главнокомандующим.
Именно в нем, стороннике железной дисциплины, Керенский увидел человека, способного вытравить дух «вольности» из армии. Как только Корнилов занял ключевую позицию, достаточно высокую для давления на правительство, он совместно с комиссаром Юго-Западного фронта Б. В. Савинковым предложил правительству ввести смертную казнь на фронте. Это требование в спешном порядке было поставлено на обсуждение. Заседание вел Керенский, только что вернувшийся с фронта. В самом начале заседания на его имя поступила телеграмма от Скобелева, командированного для ликвидации Тарнопольского прорыва и извещавшего главу правительства, что обстановка там катастрофическая, что командующий фронтом поставил заградительные отряды на пути отступления войск и приказал открывать огонь по бегущим солдатам. Все это так подействовало на министров, что они, по словам Церетели, «не колеблясь, голосовали за меры, предложенные Керенским», т. е. за введение смертной казни[246].
