Наконец, Парижский парламент обладал важным влиянием в сфере законодательства: издавал собственные указы, давал имеющие силу закона комментарии по спорным вопросам королевского законодательства и обычного права. Особенно важным было его право утверждать королевские эдикты. Ведь в случае их незаконности парламент отказывался их регистрировать, представляя королю письменные протесты – ремонстрации. Парламент считал себя хранителем законов королевства, и столкновения его с правительством, особенно с XV века, были постоянными.
Вне всякого сомнения, король и правительство также имели средства воздействия на парламент. Любое неповиновение было чревато навлечь королевский гнев на лидеров парламентской оппозиции. Иногда королю приходилось лично являться в парламент, и его слово было решающим.
Но поскольку авторитет парламента был очень высок, чиновничество на местах часто саботировало спорные между королем и парламентом указы. Твердое правительство не раз и не без успеха запрещало парламенту письменные протесты или хотя бы ограничивало право ремонстрации. Но каждый раз это рассматривалось лишь как крайняя мера военного времени, и в конечном счете парламент восстанавливался в своих правах. Так было во времена Людовика XIV, прошедшего хорошую выучку у своего опытного наставника – кардинала Мазарини. В будущем король в совершенстве овладел искусством покорять Парижский парламент уступками кастовым интересам магистратов, угрозами, ссылками и прямым подкупом.
Вот с каким органом пришлось бороться Мазарини на первом этапе Фронды. Кардинал готовился, создавая свой лагерь. Его составляли Верховный совет, интенданты и финансисты. Члены Верховного совета назывались министрами. Сюда входили король, королева (или королева-мать), иногда, в периоды смут, некоторые принцы крови, но главным образом – канцлер, первый министр, сюринтендант финансов и государственные секретари. Сторонники Мазарини были проводниками и приверженцами политики чрезвычайных мер. Но как было поступать иначе в годы войны?
Тогда многие желали прекращения войны и поговаривали о том, что Мазарини ее специально затягивает. Успехи французского оружия приписывались исключительно доблести генералов, поражения объясняли бездарным общим руководством. Джулио Мазарини понимал, что ему надо привлечь в свой лагерь военные силы.
У армии были свои любимцы – например, герцог Энгиенский, ставший после смерти отца в 1646 году именоваться принцем Конде. Первый министр стал ласково относиться к королевским мушкетерам, которых, в отличие от своих гвардейцев, раньше не очень жаловал. Это обстоятельство сразу подметил д'Артаньян: «Я увидел, как его удача шаталась и как он начинал верить, что вскоре ему понадобятся все на свете, он постарался нас подкупить… Этот министр нажил себе бесконечное число врагов гнусной скупостью, что он проявлял в тысяче обстоятельств. Едва освобождалась должность, будь то на войне или где-то еще, не следовало и думать, будто он посчитается со службой либо с достоинствами, чтобы ее отдать. Тот, кто предлагал ему больше, всегда предпочитался остальным… Что же касается народа, то… он был обременен его эдиктами о новых поборах, и было это правдой или нет, заявляли, якобы он отправлял часть денег, собранных благодаря этим эдиктам, в Италию. Ропот начал подниматься с 1645 года, и, может быть, с этого времени был бы способен привести к весьма нежелательным эффектам, если бы месье принц де Конде не помешал этому своим благоразумием…»
Никаких денег в Италию Джулио не отправлял. Финансы шли на войну, необходимые государственные расходы и, конечно, собственное обогащение. Старый Конде действительно поддерживал первого министра. А вот новый после своих блестящих военных успехов не проявлял к кардиналу того же уважения, как отец. Он возомнил себя великим (он на самом деле будет именоваться Великим Конде) и на этом основании хотел больше власти и почестей, чем реально имел. Принц Конде считал себя вправе жаловаться на первого министра и обвинял его в том, что через год после удачной осады Дюнкерка (1646) кардинал отправил его в Каталонию, не дав никакой передышки. Якобы с целью очернить его славу, Мазарини коварно втянул его в осаду Лериды, где заставил его лично и его армию нуждаться во всем необходимом. Кардинал обошел принца должностью генерал-адмирала, освободившейся в результате смерти павшего в бою герцога де Брезе.
Слава Конде в самом деле беспокоила Мазарини, но ссориться с ним в преддверии предстоящей битвы с парламентом он не хотел. Да и Анна Австрийская симпатизировала молодому принцу. Джулио подавал надежды честолюбцу, обещая ему жезл маршала Франции в случае удачного окончания кампании 1648 года. Пока же Конде был полностью поглощен войной с испанцами.
«Мир – наибольшее из благ. Война – худшее на свете зло», – писал известный французский философ того времени Блез Паскаль. Джулио Мазарини не сходил с финишной прямой Тридцатилетней войны. И поплатился за это. Он всегда исходил из того, что идет война и победа в ней зависит не в меньшей степени от финансовых усилий, чем от военных. Первый министр отстаивал полномочия интендантов, понимая, что только они могут обеспечить регулярное поступление налогов. Покровитель финансистов и соучастник их махинаций д'Эмери пользовался особой поддержкой Мазарини.
Парламент придерживался другой точки зрения. Его председатель Барийон уже в 1643 году намекал на то, что финансовое положение можно улучшить, заставив раскошелиться финансистов, по его мнению, незаконно наживших состояния. Барийон лишь немного забежал вперед… Вопрос о том, кто будет платить за войну, на протяжении 1640-х годов приобретал все большую остроту.
Конечно, Джулио мог бы наказать несколько особенно зарвавшихся финансистов, но понимал, что на место старого финансиста придет новый и будет грабить с еще большим рвением, чем прежний. Между тем многие старые финансисты были преданы кардиналу.
Традиционно соображения собственной безопасности вынуждали королевскую администрацию не обременять налогами население Парижа, соблюдать все свободы и привилегии столицы. Но летом 1644 года тяжелейший финансовый кризис вынудил генерального контролера финансов д'Эмери обложить налогом всех владельцев домов в пригородах Парижа. В парламент посыпались жалобы, на улицах стали собираться возмущенные толпы. И затея была оставлена.
В августе того же года д'Эмери предложил обложить налогом наиболее богатых и уважаемых горожан. Парламент дал санкцию лишь на обложение финансистов. В ответ денежные воротилы на аудиенции у королевы дали понять, что если правительство отступится от них, они остановят выплату ренты и прекратят финансовые операции. Одновременно было указано на то, чего так опасался Мазарини в своих инструкциях Бельевру: один из финансистов Ла Ральер призвал задуматься о примере Англии. Выступление было слишком дерзким – Анна Австрийская не на шутку разгневалась. Джулио был осторожен и пошел на попятную: закон пришлось утопить в юридической казуистике.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
