Долго я не мог заснуть, а когда заснул наконец, то видел во сне все то же, что мне грезилось наяву. На другой день, как только было возможно, я поспешил к своей нареченной невесте, которая приняла меня радостно и приветливо, и мы долго беседовали с моей дорогой Эми, прежде чем я пошел к ее отцу. Между прочим я успокаивал ее относительно ее опасений ввиду моего предстоящего плавания, уверяя, что при столь непродолжительном пребывании на африканском побережье я почти ничем не рискую. Я охотно бы отказался от этой поездки, но мистер Треваннион так на это рассчитывал, что мне никак нельзя было отказаться теперь, в чем я и убедил Эми.
Теперь явился вопрос, сообщать ли о нашей помолвке мистеру Треванниону теперь же или же сохранить ее на время в тайне; после продолжительного обсуждения мы решили пока ничего ему не говорить. Несмотря на то, что он был ко мне очень расположен, все же он еще не свыкся с мыслью видеть меня своим зятем, и потому Эми решила отложить это сообщение.
Спустя три дня после этого свидания судно было готово к отплытию, и на следующее утро я должен был уйти в море.
В эти последние дни мистер Треваннион имел столько поручений, столько распоряжений и столько же указаний преподать мне, что у меня почти не оставалось времени повидаться с его дочерью. Но мы все-таки успели с ней уговориться, что накануне этого дня, когда я должен был с рассветом уйти в море, она повидается со мной после того, как ее отец отпустит меня и сам ляжет спать. Свидание это состоялось у нее в маленькой гостиной и было для обоих нас в высшей степени отрадное; было уже за полночь, когда я наконец оторвался от моей ненаглядной подруги. Старик Хемпфрей посмотрел на меня очень многозначительно, когда выпускал на улицу.
Я сунул ему червонец в руку и простился с ним. Выйдя за дверь, я направился прямо на пристань, сел в ожидавшую меня шлюпку и поехал на «Ястреб». Здесь, приказав разбудить себя перед рассветом, я сошел в свою каюту и вместо того, чтобы повалиться на койку и заснуть, сел к столу и стал думать об Эми до тех пор, пока мой помощник не пришел будить меня, застав сидящим у стола и совершенно одетым. За всю ночь я ни на минуту не прилег, не сомкнул глаз и даже не шевельнулся с места.
Я поспешил вслед за моим помощником на палубу и присутствовал при поднятии якоря. Все шло как нельзя лучше, хотя наша команда была сравнительно малочисленна. С берега дул легкий ветерок, и так как мы были несильно нагружены, то наше маленькое судно, как птица, помчалось по волнам; вскоре Ливерпул скрылся из глаз, и мы мчались по водам Ирландского канала.
— Теперь он ходко идет, наш «Ястреб», — заметил я своему младшему помощнику, человеку очень неглупому и несравненно более воспитанному, чем большинство наших моряков.
— Да, сэр, — сказал Оливарец, — оно идет превосходно, так как сидит теперь не очень глубоко. Какое бы из него вышло превосходное невольничье судно!
Дело в том что это был не англичанин, а бразильский португалец по рождению, хотя и давно уже покинувший свою родину.
Установив курс судна, я спустился вниз, чтобы на свободе отдаться моим мечтам. Между тем ветер усиливался; но так как он дул с севера и был нам попутным, то мы были ему рады. Весьма скоро мы миновали Бискайский залив и очутились в более южных широтах, а спустя четыре недели были в тех местах, которые были означены нам на карте, как место устья той реки, где стояла на якоре наша «Эми». Здесь я повернул к берегу, который в этих местах был чрезвычайно низменный и требовал большой осторожности и осмотрительности. Перед закатом мы успели разглядеть на берегу несколько высоких пальм, затем легли в дрейф на ночь. Наутро мы снова подняли паруса и, определив в полдень с точностью наше положение, увидели, что находимся не более как в четырех милях к северу от устья нужной нам реки.
Мы направили свой курс, и спустя два часа я различил все приметы, указанные капитаном Ирвингом; удостоверившись в том, что мы не ошибаемся, я прямо пошел к устью реки. Капитан Ирвинг был прав, когда писал, что найти устье этой реки чрезвычайно трудно, потому что лишь на расстоянии одной мили я мог заметить вход в реку. Почти одновременно с устьем реки мы увидели и мачты двух судов, стоявших на реке в некотором расстоянии вверх по течению. Мы вошли в реку, и, к величайшему моему удивлению, в ней не оказалось порогов, как в большинстве рек по этому побережью. Час спустя мы стали на якорь между «Эми» и превосходным шунером под английским флагом. Капитан Ирвинг сразу узнал «Ястреба» и тотчас же явился ко мне на борт. После обычных приветствий он сообщил, что его судно уже до половины нагружено слоновой костью и золотым песком, и он только ждал присылки необходимых ему товаров, чтобы нагрузить свое судно до верха. На это я сказал, что согласно его желанию доставил ему эти товары, и он может получить их, как только пришлет за ними свои баркасы. Тогда он прибавил, что особенно рад моему прибытию, так как река эта очень нездоровая и становится с каждым днем все опаснее для здоровья, что свирепствующие здесь лихорадки положительно беспощадны, и что из двенадцати человек его команды четверо уже больны лихорадкой.
Я спросил, что это за судно стоит за нами, и узнал, что это невольничье судно из Ливерпуля, капитан которого, по-видимому, очень хороший человек, совершенно не пьющий и не ругатель, что являлось большой редкостью среди капитанов невольничьих судов.
Спустя несколько минут и сам капитан невольничьего судна приехал ко мне засвидетельствовать мне свое почтение. Я пригласил его вниз в каюту и угостил пивом и сыром, двумя величайшими деликатесами в тех широтах. Как и говорил капитан Ирвинг, он показался мне очень приличным и благовоспитанным человеком, весьма серьезным и степенным, что меня немало удивило.
Когда мы с ним вышли на палубу, то я заметил, что на палубе его судна, стоявшего очень близко к нашему, были два громадных пса, которые при виде капитана принялись бешено лаять. Капитан сказал, что это два дога с острова Кубы, без которых он никогда не съезжал на берег, так как эти сильные верные псы, по его мнению, стоят десяти вооруженных конвойных.
Немного погодя и капитан Ирвинг и капитан невольничьего судна простились со мной и вернулись на свои суда, и так как до заката оставалось еще несколько часов времени, то капитан Ирвинг прислал свои баркасы и шлюпки за товаром. Управившись с отправкой тюков и ящиков, я сошел вниз, так как начинало вечереть, а капитан Ирвинг настоятельно рекомендовал мне ни под каким видом не оставаться на палубе после захода солнца.
На другой день с раннего утра капитан Ирвинг отправился на берег со своим товаром и торговал чрезвычайно успешно и, как оказалось впоследствии, выменял больше слоновой кости и золота, чем могло вместить его судно.
