— Как тебе мои ребята? — спросил Альдо.
— Они делают тебе честь, — сказал я. — Жаль, что и мне не выпала такая же удача. Когда я был студентом в Турине, за мной никто не присматривал, никто не готовил меня к роли телохранителя при фанатике.
Перед въездом на пьяцца делла Вита Альдо сбавил скорость.
— Фанатик, — повторил он. — Ты действительно считаешь меня фанатиком?
— А разве это не так? — спросил я.
Город словно вымер. Кинотеатр был закрыт. Последние прохожие разошлись по домам.
— Я был им, — сказал он, — когда впервые разыскал и подобрал этих мальчиков из-за обстоятельств их рождения и детства. В каждом из них мне виделся ты. Ребенок, брошенный на какой-то проклятой горе, изрешеченный пулями или осколками бомбы. Теперь все иначе. Ко всему привыкаешь, хоть и не смиряешься. К тому же, как выяснилось, мои чувства были потрачены впустую. Ты выжил. — Он свернул на виа Сан Микеле и остановил машину перед домом 24. — Вскормлен тевтонами, янки, туринцами, с тем чтобы процветать в роли групповода при «Саншайн Турз». Те, к кому благосклонны боги, живут долго.
Меня снова охватило сомнение. Сомнение и смятение. Сомнение в том, что тот, кто так метко язвит, может быть безумцем. Смятение оттого, что все, сделанное им для этих обездоленных сирот, было сделано ради меня.
— И что теперь? — спросил я.
— Теперь? — отозвался Альдо. — Нынешнее теперь или будущее? Сегодня ночью ты уснешь и, если тебя это волнует, увидишь во сне синьорину Распа с той стороны улицы. Завтра ты можешь при желании побродить по Руффано и посмотреть на приготовления к фестивалю. Обедаешь ты со мной. А там… а там посмотрим.
Он вытолкнул меня из машины. Выходя, я вдруг вспомнил про письмо. Я вынул его из кармана.
— Ты должен это прочесть, — сказал я. — Сегодня днем я совершенно случайно нашел его. Между страницами книги из тех, что мы разбирали в новой библиотеке. Оно целиком о тебе.
— Обо мне? — спросил Альдо. — Что именно обо мне?
— Что ты не младенец, а само совершенство, — ответил я. — Слушай. Я его тебе прочту, а потом ты его оставишь у себя как память о твоем блестящем прошлом.
Я облокотился о раскрытое окно машины и прочел письмо вслух.
— Трогательно, правда? — сказал я. — Как они гордились тобой.
Он не ответил. Он сидел неподвижно, положив руки на руль и глядя прямо перед собой. Его лицо было безжизненно и очень бледно.
— Покойной ночи, — вдруг отрывисто проговорил он, и, прежде чем я успел ответить, машина рванула вниз по виа Сан Микеле, свернула за угол и скрылась из виду. Я остался стоять, тупо глядя ей вслед.
Глава 17
Почему письмо так подействовало на Альдо? Ложась в постель и проснувшись на следующее утро, я не мог думать ни о чем другом. Я не мог припомнить слово в слово содержание письма, но в нем говорилось про то, что «наш молодой человек» быстро набирает в весе и обещает быть настоящим красавцем. Отец благодарил Луиджи Спека за его доброту в тяжелое для них время, которое, к счастью, уже позади. Поскольку Луиджи Спека тоже поставил свою подпись в записи о крещении в Сан Чиприано, я рассудил, что он одновременно и крестный отец, и врач, присутствовавший при рождении Альдо, которое, наверное, проходило довольно трудно, если он едва не умер и наша мать, видимо, тоже. Это, конечно, и было то самое «трудное для нас время», о котором упоминалось в письме. Но что могло так взволновать Альдо?
Меня это письмо тронуло, но не настолько глубоко. Я ожидал, что он рассмеется или даже отпустит какую-нибудь шутку по поводу того, что его приняли за мертвого. Но вместо этого — жесткое, неподвижное лицо и поспешный отъезд.
На следующее утро я не торопился в библиотеку. Всех нас собирались задержать допоздна, поскольку днем студентам и их родственникам разрешили осмотреть новую библиотеку, официальное открытие которой должно было состояться после коротких пасхальных каникул. Завтракал я в одиночестве — мои соседи по пансионату уже ушли.
Как только я кончил завтракать, зазвонил телефон. Синьора Сильвани взяла трубку и тут же позвала меня.
— Кто-то по имени Джакопо, — сказала она. — Не пожелал ничего объяснять. Сказал, что вы его знаете.
Я вышел в холл с сильно бьющимся сердцем. С Альдо что-то случилось. Случилось из-за письма, которое я дал ему вчера вечером. Я взял трубку.
— Да? — сказал я.
— Синьор Бео?
Голос Джакопо звучал ровно, волнения в нем не слышалось.
— У меня для вас сообщение от Капитана, — сказал он. — Планы на вечер изменились. Ректор, профессор Бутали, и синьора Бутали вернулись из Рима.
— Понимаю, — сказал я.
— Капитан хотел бы увидеться с вами утром, — продолжал он.
— Спасибо, — сказал я и, прежде чем положить трубку, добавил: — Джакопо…
— Да, синьор?
— С Альдо все в порядке? Его ничто не тревожит?
Последовала короткая пауза. Затем Джакопо сказал:
— Мне кажется, Капитан не ожидал профессора Бутали так скоро. Они приехали поздно вечером. Когда около одиннадцати часов он проезжал мимо их дома, туда вносили багаж.
— Спасибо, Джакопо.
Я повесил трубку. Письмо сорокалетней давности теперь стало последней из забот моего брата. Больной сам разобрался со своими врачами и вернулся, если и не с тем, чтобы взять бразды правления, то чтобы, по меньшей мере, быть под рукой для консультаций.
Из столовой до меня донеслись шаги синьоры Сильвани, но я, не желая вступать с ней в беседу, поспешно вышел. Необходимо увидеться с синьорой Бутали до ее встречи с Альдо. Необходимо убедить ее использовать все свое влияние и постараться под любым предлогом остановить фестиваль.
Было половина десятого. После долгого путешествия синьора, вероятно, будет утром дома — десять часов, пожалуй, самое подходящее время для визита. Я свернул на виа Сан Мартино и стал подниматься по холму к виа деи Соньи. Солнце уже грело вовсю, на небе не было ни облачка. День обещал быть из тех, что я помнил с детства: далекие склоны и долины сверкают в голубоватой знойной дымке, и Руффано, гордо высящийся на двух холмах, властвует над лежащим внизу миром.
Я подошел к калитке в стене нашего старого сада, прошел к двери дома и позвонил. Дверь открыла уже знакомая мне девушка. Она тоже меня узнала.
— Могу я увидеть синьору? — спросил я.
На лице девушки отразилось сомнение, и она сказала нечто вроде того, что синьора занята, — она и профессор Бутали только вчера поздно вечером вернулись из Рима.
— Я знаю, — сказал я. — Но это очень срочно.
Девушка скрылась на верхней площадке лестницы, и я, оставшись ждать в холле, заметил, что атмосфера в доме снова изменилась. Куда девалось ощущение гнетущей пустоты, царившей здесь в понедельник утром. Она снова дома. Об этом говорили не только ее перчатки, лежащие на столике, пальто, брошенное на стул, но и витавший в холле едва уловимый аромат, знак ее присутствия. Только на сей раз она была не одна. Дом заключал в себе не только ее, отчего становился еще более таинственным, более соблазнительным и пробуждал в душе каждого посетителя, в том числе и моей, непонятное волнение — теперь здесь находился и муж. Это был его дом, и он был хозяин. Палка в углу как некий тотем возвещала об этом миру. Пальто, шляпа, еще не разобранный чемодан, связки книг — в доме чувствовался запах мужчины, чего не было раньше.
Девушка сбежала по лестнице, и за ней я услышал звук голосов, звук закрывающихся дверей.
— Синьора сейчас спустится, — сказала девушка. — Прошу вас, входите.
Она провела меня в комнату слева от холла, в кабинет, где раньше была наша столовая. Здесь тоже все говорило о присутствии мужа. Портфель на письменном столе, книги, письма. И слабый, но вполне ощутимый запах сигары, выкуренной вечером после приезда, запах, еще не развеявшийся в утреннем воздухе.
Должно быть, я прождал больше десяти минут, покусывая костяшки пальцев, прежде чем услышал на лестнице ее шаги. Меня охватила паника. Я не знал, как и что сказать. Она вошла в комнату. При виде меня на ее лице, все еще измученном и усталом — казалось, она постарела за эти четыре дня, — но вместе с тем горящем нетерпением, отразились разочарование и удивление.
— Бео! — воскликнула она. — Я думала, это Альдо… — Затем, быстро справившись со своими чувствами, она подошла и протянула мне руку. — Вы должны меня извинить, — сказала она. — Я сама не знаю, что делаю. Глупая девочка сказала мне: «Синьор, который обедал здесь в воскресенье вечером», и я в своем глупом нетерпении… — Она не потрудилась закончить фразу. Я понял. В ее глупом нетерпении «синьор, который обедал здесь в воскресенье», мог означать лишь одного-единственного мужчину. И отнюдь не меня.
— Мне нечего вам прощать, синьора, — сказал я. — Напротив, мне следует перед вами извиниться. Я услышал от Джакопо, что вы и ваш муж дома, что вы вернулись поздно вечером, и я не посмел бы беспокоить вас в первое же утро и в столь ранний час, не будь дело таким срочным.
