Д. Дудаев». дружбы и взаимопомощи. При этом в стратегическом плане мы не видим места Чеченской Республики вне единого экономического, политического и правового пространства, охватываемого ныне Содружеством независимых государств. Наши проекты соответствующих документов, которые могли бы стать отправной точкой для ведения переговоров, а также предполагаемый состав правительственной делегации мы через представителя Чеченской Республики в Москве передали руководству России. Будучи сторонником ясной и честной политики, стремясь восстановить и закрепить добрые отношения с Россией, от имени Правительства Чеченской Республики предложил бы правительству России приступить в ближайшее время к переговорам, отвечающим высшим интересам наших стран и народов.
Глухое молчание было ответом на его письмо. Но барьеры могли тотчас пасть, если бы только он сказал желанные слова: «Чечня — российская». Москва ежемесячно присылала в Грозный ходоков и увещевателей: от малоизвестных Цоголоева и Аржанникова до Шахрая с Абдулатиповым, от Егорова и Жириновского до Илюмжинова с Шапошниковым. Каких только обещаний не было! Джохар оставался непреклонен: «Я исполняю волю только господина Чеченского народа, решившего быть независимым и свободным!» Сам Ельцин в прямой диалог не вступал.
Глава 17
4 января прибежал плачущий Васо, преданный телохранитель Гамсахурдиа, еле выбравшийся из Грузии с печальной вестью — из жизни ушел его президент. Он не знал, как сказать об этом Манане. Черным вестником поневоле пришлось стать мне. Я собрала друзей Мананы, и мы поехали к ней. В гневе она сначала чуть не убила плачущего Васо, отказываясь верить в самоубийство Гамсахурдиа, но потом разум и горе взяли свое, и она горько заплакала. «Это не самоубийство», — уверяла я ее. Зажатый со всех сторон войсками, он просто в очередной раз принес себя в жертву, не только спасая жизни тем немногим, которые с ним еще оставались, но и самой многострадальной Грузии.
Старший сын Звиада, семнадцатилетний Цотне, подошел ко мне и ловил каждое слово. Увидев его бледное лицо, расширенные от ужаса глаза мне стало невыносимо жаль славного умного мальчика: «Он сейчас рядом с вами и будет приходить во сне, вот увидишь, — пообещала я, когда уходила. — Только не забудь, попроси, чтобы он показал тебе, где сейчас находится, и еще никому об этом, кроме самих близких, не рассказывай».
Мы часто навещали их в эти тяжелые дни, закончилось то счастливое время, когда нас встречал сам Звиад. С грустью мы с Мананой вспоминали встречу прошлого Нового года, когда она по старинному грузинскому рецепту сама приготовила и подала к столу удивительно вкусную индейку в ореховом соусе. Звиад встречал нас тогда в резиденции вместе со своими друзьями и референтками, специально приехавшими из Грузии к новогоднему празднику, оглушительно салютуя у крыльца выстрелами из ружей. Так недавно все было…
Манана рассказала сон, который увидела незадолго до смерти Звиада: «Прямую и широкую дорогу, по которой шел Звиад, преграждал большой деревянный черный крест. Ему вручили его как величайшую награду». «А я видела совсем другое, — сказала двоюродная сестра Мзия. — Звиад метался под землей по белому холодному мраморному залу и никак не мог найти выход, а снаружи к двери зала тянулась бесконечная очередь людей, все хотели увидеть его, но не могли…» Правительственная делегация во главе с Зелимханом вылетела в Тбилиси. Начался поиск тела покойного президента…
А я снова с правительственной делегацией срочно летела в Литву, причем случилось это совершенно неожиданно для меня. Вылетели мы рано утром 11 января, прилетев в Вильнюс, сразу попали с корабля на бал. Но все шло по заранее намеченной программе наших друзей. Сначала встреча в сейме, потом персональная выставка картин в Каунасе и презентация сборника стихов. Надо отдать должное мастерству искусствоведов Каунасского музея искусств: они очень строго отобрали картины и организовали изумительную экспозицию в небольшом круглом зале имени Чюрлениса. Это стало для меня отличным уроком на будущее. Прибалтика всегда отличалась хорошим вкусом. Презентация первого сборника стихов была организована тоже в этом же зале и прошла очень красиво. Я устала писать пожелания и автографы на раздаваемых книгах. А какие интересные там были люди! Но самое главное было потом…
В одиннадцатом часу мы вернулись в Вильнюс и вместе с делегацией пошли на площадь перед литовским сеймом. Она была переполнена народом, люди жгли большие костры прямо на мостовой. Эта ночь стала трагической годовщиной другой ночи. Ровно три года назад российские танки давили на площади безоружных, возомнивших себя свободными литовцев. Потоки крови текли по этой мостовой и, смешавшись с белым январским снегом, превращались в кровавую кашу под гусеницами танков. Они лязгали и скрежетали, как скрежетала и лязгала, стремясь перемолоть твердый прибалтийский орешек, вся проржавевшая кремлевская система… На стене, наспех составленной из бетонных вывороченных плит и опутанной колючей проволокой, навечно остались фотографии погибших защитников сейма, свободного сердца Литвы. Чеченскую делегацию огромная толпа встретила овациями. «Чечения! Свобода!» — скандировал народ. Мы прошли к большому пылающему костру, огромные красные языки пламени, отражаясь на мокром асфальте, напоминали мне потоки пролившейся крови. Закончилось выступление еще неизвестного нам литовского поэта. Когда очередь дошла до нас, я прочитала совсем короткое стихотворение, написанное мною в Эстонии сразу после той кровавой январской ночи, годовщину которой,'отмечали сейчас.
Тяжелая десница…Были! Лица, лица — цепь сердец. И цепь рук —Из края в край и из конца в конец.Сиянье глаз и губ дыхание одно —Свободы сладкий миг забыть не всем дано.Кровавых революций страшен следПоющей, только в сердце, но навек!А теперь где эти песни? Позади!Тяжела десница — танком по груди.Грозный царь в Кремле —Как ворон на часах,Тишь… и мальчики кровавые в глазах.
РЕКВИЕМПервому президенту Грузии, благородному Звиаду Гамсахурдиа
посвящается…
Как наши речи многословны,Деянья наши так легки,Застыли белые колонныИ черный шелк из-под рукиТечет на бледный лоб Звиада,Лоб гуманиста и творца,Какая жалкая наградаВ конце — улыбка подлеца!Ваш агнец, первый президент,Его конец — святой венецВсей жизни, в ссылках и изгнаньи,Что есть завистники страданью,Мученьям, смерти… Тоже есть!На свете подлецов не счесть,Когда защита — только честь!Да, только честь ему порукой,Честь не отнять, не запятнать,И Богу свечка не поможет,И на свою не обменять.В чем грех? России непокорство,Любовь к Свободе. Ах, Звиад!Не знал, не ведал ты притворстваИ от людей не ждал наград.А Грузия, любовь твоя,Вернулась на круги своя.Он заколдован, этот круг,Им правит много грязных рукИ не уйти вам никуда,Пока по вкусу та еда,Которой кормят вас сейчас.Но верю, что наступит час,Когда мать Грузия с лицаСотрет улыбку подлеца.
В литовских школах был объявлен конкурс на лучший рисунок, посвященный этому событию. И, к несказанному удивлению, дети нарисовали мое стихотворение. Волшебный круг любви и дружбы из маленьких красных сердечек, крепко взявшихся за руки, опоясывал все Прибалтийские республики, отделяя их от ощетинившейся черными стволами танков России. Память президента Гамсахурдиа вся Литва почтила минутой молчания. Потом я прочитала «Реквием», посвященный памяти трагически погибшего первого президента Грузии Звиада Гамсахурдиа. Наша делегация уходила, окруженная всеобщей любовью, кто-то из толпы протянул мне яблоко, еловую веточку, какая-то женщина погладила по спине и сказала: «Держитесь! Мы с вами!» В Грузии, наконец, нашлись люди, взявшиеся показать тщательно скрываемое место последнего прибежища президента Гамсахурдиа. Надо было исполнить последний долг перед его памятью и перевезти тело для официальных торжественных похорон в Ичкерию. Но никто, кроме наших верных друзей из Литвы, не отважился на такое опасное путешествие.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
