Тут он поворачивается и уходит.
…
Питер ждет ее в саду. Лишь несколько листьев и горсточка сморщенных плодов еще остаются на ветвях. Длинные травы уже умирают. Но вечер совсем не холодный, ведь ветра нет.
В час ночи он слышит, как открывается западная дверь в доме. Ворона сразу взлетает, исчезая в черном небе.
Он стоит в воротах, ведущих в сад, смотрит на дом. Луна на ущербе, но звезд много. Он видит ее фигуру, медленно движущуюся по лужайке через розарий.
Таков обычный путь, каждый вечер она проходит здесь, прежде чем отправиться спать. Питер видел ее здесь сотню раз. Он усматривает некоторую аналогию с его собственным обходом дома, с прикосновениями ко всему. Итак, сейчас она помечает сад, делая его своим. Она не знает, что он уже побывал там и пометил собственные претензии, как сделал бы любой пес.
Трава шевелится возле нее.
— Питер? — Она смотрит на него. Удалось! Он не смел даже надеяться на это. — Питер, где вы?
— Хелло, Элизабет. — Он стоит, распахнув объятия, обратив к ней приподнятые, открытые ладони. Он следит за движением в траве, но оно замирает выжидая. Оно признает его власть. Под его ногами жук среди листвы.
Победным движением он увлекает ее вперед. Дыхание Питера окружает Элизабет, глаза ее обращены только к нему.
— Не понимаю… — умудряется она сказать.
— Любовь — самая странная вещь на свете, — говорит он с легкой улыбкой, наблюдая за тенями, мелькающими в ее глазах, сразу и понимающих все, и растерянных.
— И это любовь?
Он поднимает левую руку и проводит по другой стороне ее лица.
— О да, это именно то, что люди зовут любовью. — Глаза закрываются словно в глубокой дремоте.
Время пришло. Питер вновь произносит ее имя, ощущая, как оставляют ее силы. Он заключает ее в объятия, принимая на себя весь ее вес. Она принадлежит ему, она приникает к нему, дыша в лицо сладкими ароматами. Голос ее бормочет слова, которых он даже не пытается понять.
И вдруг его разом охватывает бурное желание. Он срывает с нее блузку, обрывая пуговицы, так хочется ему взять ее груди, воистину вступить в обладание ими. Его руки ощущают прохладную мягкую тяжесть. Он нагибается и прикасается к соску зубами. Она уже стонет, и руки ее теребят его брюки, нетерпеливо дергают молнию, пуговицы…
На траве он сразу входит в нее без дополнительных ласк. Она ведь уже открыта… Он двигает быстро и настойчиво, не позволяя ей опомниться, понять и осмыслить происходящее. Он изливается в нее с громким трепещущим вздохом и, изогнув спину, запрокидывает к звездам искаженное победой лицо.
Она лежит словно ошеломленная. Он отодвигается от нее и встает. Широко раскрывшиеся глаза ее ничего не видят. Руки мечутся, прикасаясь к грудям, телу, как к чему-то странному и неведомому для нее. Словно стараясь убедить ее в том, что ее тело по-прежнему существует, как было всегда.
Слишком поздно. Сделано. Он торопливо одевается, а она лежит, извечно пассивная, распростершаяся под его взглядом, и ее руки все прикасаются к коже с легкостью перышка.
Потом он помогает ей встать, помогает одеться и мягко подталкивает к дому. Элизабет едва смотрит на него, глаза ее пусты и незрячи.
— Я люблю тебя, — говорит он шепотом. — И ты любишь меня.
Он видит, как она бредет по лужайке, как ухитряется отворить дверь. Элизабет оставляет ее чуточку приоткрытой, но он полагает, что это ничего не значит.»
Том спросил себя, как сумел Питер сделать это. А как насчет охранителей, плюща?.. Листовика? — подсказало его сердце. Как насчет Лягушки-брехушки? Где они были? Почему они не остановили его?
«Лайтоулер идет через сад к буковой изгороди. Он не замечает волны, катящейся за ним по траве, хотя ворона кричит, предупреждая его. С отрывистым карканьем она опускается на один из дубов, и он принимает птичий крик за возглас победы…
Питер опускает свои ладони на сплетенные бледные ветви, и они тут же отодвигаются в отвращении. Дерево не желает терпеть его-прикосновения. Ему хочется осмеять этого бестолкового охранителя, выставленный против него бесполезный барьер.
Питер лезет в брешь, и шип цепляется за пиджак, удерживая его. Он неловко пытается высвободиться, и что-то охватывает его — вырвавшееся из самой изгороди, слишком быстрое, незаметное ни зрению, ни слуху. Что-то хлещет его по лицу, цепляет за плоть и разрывает мягкие ткани от глаза корту.
Руки его пытаются остановить, отодвинуть это, и одновременно Лайтоулер падает сквозь изгородь.
Тут Листовик исчезает. Чуть пошатнувшись, Питер ощущает, что лицо его пылает от боли. Он поднимает руки к лицу и видит на них в лунном свете липкую кровь. Жуткое потрясение лишает его всякой уверенности. И он бежит по октябрьским аллеям к деревне, ощущая, как кровь капает на его рубашку.
Тоже красные пятна, красные возле красных, кровь и вино. Старинная метафора, вновь выписанная во всей реальности на полотне его рубашки. Питер Лайтоулер не ведал пределов своему святотатству.
Все это пустяки.»
Итак, Питер Лайтоулер изнасиловал Элизабет, подумал Том. Но уместно ли в данном случае слово «насилие»? Конечно, некоторая степень принуждения существовала, конечно, это насилие стало возможным благодаря чарам, странному обряду помечивания дома.
Том остановился, постукивая карандашом по зубам. Неужели ты серьезно предполагаешь, что в этом доме исполняли магические ритуалы? Здесь в Эссексе, в двадцатом столетии, люди среднего класса, привилегированная среда? Тогда гипноз, подумал он. Гипноз — вещь возможная. Стоит только вспомнить об этих шоу, странных трюках, которыми обманывают людей, дурачащихся в кабаре, в театрах… Это, должно быть, было нечто вроде гипноза.
И все же в душе своей он понимает, что в поместье орудовали другие силы. Воспоминания последних трех ночей не утратили яркости. Том вспомнил видения и галлюцинации, изгнавшие его из дома, саму силу отвержения. Это дом, решил он. Лайтоулер был зачат в его пределах, на острове в озере. Остров принадлежит сразу поместью и лесу. Он неразрывно связан с домом так же, как и Листовик, и Лягушка-брехушка.
Слова проникали в его ум без всяких усилий.
Саймон знает, подумал он. Саймон понимает ситуацию много лучше, чем женщины. Вот поэтому-то он и пьет, потому-то с ним так трудно. Надо переговорить с Саймоном, следует ближе познакомиться с ним. (Он — сын Лайтоулера, напомнил рассудок, а значит, часть своего отца.)
Том вновь берет карандаш, пытаясь сконцентрироваться. Лайтоулер изнасиловал сестру своего отца, свою тетю… он снова проделал этот мерзкий поступок, тем более если учесть, когда все это случилось. Конечно, после войны, скажем в году 1928. Элизабет тогда исполнилось двадцать восемь, сколько и веку. Питер был на десять или одиннадцать лет моложе ее. Лайтоулеру было семнадцать или восемнадцать, когда он появился в поместье и подружился с Дауни.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
