Мерген был вооружен винтовкой и сумел сделать несколько очень удачных выстрелов, командира одного из маньчжурских отрядов на перевале он убил с расстояния больше километра. Несколько уцелевших воинов привезли его тело в ставку Чжан Цзинбао. Тела всех остальных погибших воинов так и лежать остались на перевалах. Пуля, убившая этого маньчжура, прошла на вылет, один из воинов рассказал, что он видел какие-то далекие вспышки и шаманы объяснили необъяснимое: появились духи и огнедышащие драконы с ядовитыми зубами, которые и убили воинов.
Потом сильно испуганный Чжан Цзинбао получил совет как вести войну и в итоге все произошло как произошло.
Когда ударила наша артиллерия, то далекие разрывы, а одна батарея ударила навесным огнем на предельную дальность стрельбы, и почти мгновенное уничтожение ставки Чжан Цзинбао, подтвердили правоту шаманов и многие раненые, а затем и не раненые начали умирать от страха. Разубеждать пленных в их суевериях я категорически запретил, решив это использовать в своих «подлых» целях.
Сопротивления бегущая армия почти не оказывала, только один монгольский и два маньчжурских отряда попытались это сделать. Естественно безуспешно, но тем не менее у нас были и убитые и раненые.
А вот с попытавшимися уйти за Бий-Хем, пришлось повозиться. Их преследовали почти две недели и только когда они попали в засаду добровольной дружины «несогласников», преследователи догнали их. Этот отряд состоял из одних маньчжуров и в плен мы взяли меньше половины.
В итоге мы потеряли тридцать пять человек, тувинцы сорок восемь. К сожалению несколько человек стали инвалидами, в их числе был Ольчей, у которого в итоге оказались парализованы ноги и Кондрат, потерявший правую руку. Свои властные полномочия Ольчей временно передал Мергену.
Ольчей спросил меня, могу ли я ему помочь в его немощи. Он уже свободно владел русским и мы смогли обсудить совершенно откровенно абсолютно все стороны жизни. Я рассказал, что на мой взгляд надо делать, чтобы продолжать полноценно жить. Задача, конечно на мой взгляд, существенно облегчалась тем, что через несколько дней у Ольчея частично восстановились некоторые функции организма. Наш зайсан долго раздумывать не стал и тут же спросил меня, когда мы начнем с ним занятия и когда ему изготовят коляску. Я пообещал ему озадачить Игната сразу же когда тот выздоровеет, а первые упражнения показать ему на следующий день.
Кондрат несколько дней лежал и молча смотрел в потолок. Когда я в очередной раз навестил его, Кондрат обычно отвечающий мне да или нет, вдруг с горечью произнес:
— Всё, ваша светлость, кончился плотник Кондрат, — после бесконечных да и нет, это уже был прогресс.
— Это почему же, обьясни-ка мне бестолковому, — Кондрат аж подскочил в постели, он уже числился в выздоравливающей команде и несколько дней был ходячим и сидячим.
— Да куда же я, ваша светлость, гожусь с такой культяпкой, — он поднял вверх свою раненую руку.
— Не спорю, батенька, проблему есть. Но вот я последнее время много раз наблюдал как ты работаешь, — Кондрат недовольно хмыкнул и отвернулся от меня.
— Ты от меня не отворачивайся и слушай внимательно, ишь ты отвернулся, как девка обиженная, глядишь еще и губы надуешь, — Кондрат засмеялся, первый раз после ранения.
— Не надую, Григорий Иванович, — я доверительно ткнул его локтем. — Вот это другое дело. А теперь слушай меня внимательно.
Я помолчал, внимательно оглядел собеседника с ног до головы.
— Последнее время ты не рубанком чаще всего работал, а головой и карандашом. Многие работы, что раньше ты сам делал, теперь другие делают. У тебя для этого просто свободного времени нет, — я специально начал говорить жестко и грубо. — Голова у тебя на месте, надеюсь мозги в ней остались. С ширинкой на штанах ты левой рукой научился справляться и инструмент из штанов доставать получается. С ложкой за столом тоже справился. Карандаш одолеешь и с инструментом опять подружишься, если захочешь конечно.
Я прошелся по палатке в которой лежал Кондрат, сейчас он в ней был один, трое его товарищей гуляли по дорожкам госпиталя, они выздоравливали и радовались жизни.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты у нас главный строитель и тебя ждут великие дела. Завтра утром тебе снимают швы, а послезавтра ты едешь в Усть-Элегест. Там все уничтожено, а поселок, и шахту нужно быстро восстановить. Затем на очереди Самагалтай, там много чего надо построить, — два дня назад я послал отцу Филарету депешу и он сегодня ответил, что на всё воля божия и надо не роптать, а нести свой крест, непосильного креста не бывает, — отец Филарет в Усинске, но он прислал тебе депешу. Прочитаешь, как я уйду. Сегодня к тебе Степан Гордеевич приедет и завтра же я жду от вас планы по Усть-Элегесту Самагалтаю, дел невпроворот, а зима приходит быстро, сам знаешь.
Пленных маньчжуров я решил просто отпустить. Деморализованные разгромом, с кашей в голове и твердым убеждением, что их победили с помощью духов и драконов, эти воины были идеальными убийцами морального духа маньчжуров. Почти две тысячи маньчжуров мы сопроводили до предгорий хребта Хан-Хухэй и побрели они родимые в свой Улясутай. Агентура Лонгина донесла, что всего из этого похода вернулось около десяти тысяч, в основном те, кого бросили до перехода через Танну-Ола.
Пленные монголы тоже отправились домой. Но с пленными командирами, а они все были из различных княжеских родов, мы провели большую работу и они уехали с нашим предложением союза против маньчжуров.
Я им гарантировал военную помощь в возможной войне с Цинской империей и полнейшее невмешательство в их внутренние дела. Но они признают нашу власть над всеми тувинскими хошунами, не препятствуют добычи полезных ископаемых на их территориях, за плату естественно, признают свободу торговли, передвижения и вероисповедания.
Еще в ходе преследования отступающего противника, мы установили власть нашего зайсана Ольчея севернее хребтов Танну-Ола, а Даа- и Бээзи-нойоны поспешили добровольно признать нашу власть. Южнее хребтов до Хан-Хухэя образовалась серая зона. Там был главный, вернее пока главный, тувинский хурээ и бывшая ставка амбын-нойона в Самагалтае и долина реки Тэс, где было много тувинских кочевий. Но сил у нас пока было маловато и мы пока решили ограничиться созданием пограничного военного лагеря в Самагалтае. Там на постоянной основе будут две тувинские сотни, одна из воинов родного хошуна Ольчея, а другая будет сборная солянка. Сотни эти будут постоянно ротироваться.
Большим сюрпризом для меня оказалась просьба пяти семей «несогласников», которые попросили разрешения поселиться в горах восточнее Самагалтая на берегах небольшого, пресного, горно-таежного озера Кара-Холь, окрестности которого были удивительно подходящие для пастбища скота. Во время преследования отступающей цинской армии небольшой отряд маньчжуров пытался там скрыться и эти мужики их преследовали. Места там были безлюдные и довольно-таки дикие, как раз то, что надо этим «несогласникам».
Я согласился, и они тут же устремились за своими семьями и в середине лета поселились на берегах этого небольшого озера. С собой переселенцы везли несколько больших бочек, не меньше пяти ста литров каждая. В них они везли специально отловленный молодняк всяческой рыбы из Енисея, в озера Кара-Холь рыбв совершенно не обитала, пока не обитала.
Собственно китайцев или ханьцев мы взяли в плен огромное количество, почти пятьдесят тысяч. И это сразу стало большой головной болью, что делать с ними делать. Отпускать их нельзя, хотя бы потому, что там их ждет смерть. Такой разгром император не простит и сделает именно этих несчастных крайними. Оставлять их у себя? А в качестве кого и где? Основная масса пленных была сосредоточена между озерами Чагытай, Ходын, Чедер-Холь и на реке Тэс.
Но пока решение этой проблемы можно было отложить на несколько дней, более неотложной проблемой являлись несколько тысяч тувинцев потерявших все, когда они убегали от наступающей цинской армии. В памяти народа еще были свежи страшные воспоминания о том, как цинские захватчики тридцать лет назад уничтожали всех осмелившихся сопротивляться. Поэтому убегали все поголовно, зачастую в буквальном смысле в чем мать родила.
