После этого вопроса в комнате воцарилась такая продолжительная тишина, что судья уже подумал было, что Хайрам его не услышал. Однако тот услышал.
— Нет, — признался он наконец, — я не знал этого.
— Так вот, — продолжил судья Холл. — Соседи только и говорят об этом. Да и разговоры сами по себе скверные: по слухам, на прошлой неделе Салли три дня не было дома, и никто не знает, где она все это время пропадала. Своими морскими байками да россказнями этот парень совсем вскружил ей голову.
Хайрам не проронил ни слова, лишь невозмутимо взирал на своего собеседника.
— Твой сводный брат, — вновь заговорил судья, — сущий мерзавец, да, мерзавец, Хайрам, и я боюсь, как бы он не оказался преступником. Говорят, недавно его видели в сомнительных местах и в весьма подозрительной компании.
Он умолк, но мельник по-прежнему молчал.
— Послушай-ка, Хайрам, — вдруг обратился к нему старик, — я слышал, что и ты ухаживаешь за Салли. Это так?
— Да, я тоже за ней ухаживаю.
— Ах ты, досада какая, Хайрам. Боюсь, дела твои плохи.
Выйдя из магистратуры, Хайрам какое-то время стоял посреди улицы, держа шляпу в руке и уставившись на землю у себя под ногами. Глаза его потухли, губы отвисли. Потом он принялся отрешенно приглаживать копну своих соломенных волос. Наконец мельник встрепенулся и словно бы пришел в себя. Он неторопливо бросил взгляд по обеим сторонам улицы, нахлобучил шляпу, развернулся и, медленно и тяжело ступая, побрел прочь.
Быстро опускались ранние сумерки пасмурного зимнего вечера, да еще небо вдобавок налилось свинцом и выглядело довольно угрожающим. На окраине городка Хайрам вновь остановился и на какое-то время погрузился в раздумья. Наконец медленно повернул, но не домой, а на дорогу, что вела меж голыми иссохшими полями да покосившимися изгородями к дому Билли Мартина.
Трудно сказать, что повело Хайрама в этот дом в такое время дня — судьба ли, злой рок. Для собственной погибели он не мог бы выбрать более подходящего времени, ибо увиденное бедным мельником превзошло все его самые худшие опасения.
На небольшом расстоянии от дома вдоль дороги разросся жасмин, кусты которого в это время года стояли совершенно голыми. До Хайрама вдруг донеслись звуки приближающихся шагов и приглушенные голоса. Он отступил за угол ограды и замер там, полуприкрытый сплетением ветвей. По серой полосе дороги в сумерках мимо него медленно прошли две фигуры. Одна принадлежала его сводному брату, другая — Салли Мартин. Леви держал девушку под руку и нашептывал ей что-то на ушко, она же доверчиво положила голову ему на плечо.
Хайрам стоял ни жив ни мертв. Пара остановилась на обочине как раз недалеко от его укрытия, и он не упускал их из виду. Они какое-то время тихо переговаривались, и до ушей застывшего слушателя то и дело долетали отдельные слова.
Вдруг раздался шум открываемой двери, и тишину разорвал пронзительный голос Бетти Мартин:
— Салли! Салли! Да Салли же! Эй, я с тобой разговариваю! А ну иди сюда! Где это ты была?
Руки Салли обвили шею Леви, и губы их слились в быстром поцелуе. В следующий миг девушка стремительно пробежала по дороге мимо Хайрама. Леви смотрел ей вслед, пока она не скрылась в доме, а затем развернулся и, насвистывая, пошел прочь.
Его свист вскоре захлебнулся в холодной тиши. Хайрам, спотыкаясь, вышел из-за изгороди. Никогда прежде на бесстрастном лице его не отражалось столько чувств, как в тот миг.
9
Хайрам стоял перед очагом, сцепив за спиной руки. К ужину на столе он даже не притронулся. Леви же ел с явным аппетитом. Вдруг он оторвался от тарелки и посмотрел на сводного брата.
— Как насчет моих пятисот фунтов, Хайрам? — спросил он. — Я дал тебе месяц на сборы, и хотя он еще не прошел, но я надумал убраться отсюда послезавтра и хочу получить свои денежки.
— Сегодня я выплатил пятьсот фунтов судье Холлу, они у него, — вяло ответил Хайрам.
Леви с грохотом бросил на стол нож и вилку.
— Судье Холлу! Какое отношение к ним имеет судья Холл? Это не его деньги. Это ты должен отдать их мне, и если ты этого не сделаешь, то клянусь… На моей стороне закон, можешь не сомневаться!
— Судья Холл — душеприказчик, а не я, — так же вяло возразил Хайрам.
— Слышать ничего не желаю о душеприказчиках и обо всех этих юридических штучках. Отвечай: ты собираешься мне платить или нет?
— Нет. Я не собираюсь. Судья Холл заплатит тебе. Иди к нему.
Лицо Леви налилось кровью. Он откинулся назад, и стул его отчаянно заскрипел.
— Ты, проклятый обманщик! — проскрежетав он. — Да я тебя насквозь вижу! Хочешь лишить меня законного наследства? Ты прекрасно знаешь, что судье Холлу я очень-то не по нраву… Он строчит эти свои… доносы в Филадельфию и делает все, чтобы настроить против меня всех и каждого в округе да еще вдобавок натравить на меня военных моряков. Мне твои штучки ясны как день, но ты меня не проведешь. Я получу свои деньги, если есть закон на земле… Проклятый бессердечный вор, ты нарушаешь волю покойного отца!
И тогда — даже если бы на Леви Уэста внезапно рухнула крыша, он и то не удивился бы более — Хайрам вдруг шагнул вперед, стиснув кулаки, склонился над столом и взглянул прямо в глаза брату. Его лицо — обычно вялое и глуповатое — теперь исказилось от ярости. На виске его пульсировала жилка, а когда он заговорил, голос его более походил на рычание дикого зверя, нежели на речь доброго христианина.
— На твоей стороне закон, говоришь? На твоей? Да ты боишься обращаться к закону, Леви Уэст! Попробуй, и увидишь, как тебе понравится… Да как ты смеешь называть меня вором, ты, проклятый негодяй и убийца! Это ты вор, Леви Уэст, ты явился сюда и украл у меня отца… Ты! Ты меня разорил… Заставил платить за то, что по праву должно было быть моим! А потом ты… ты… вдобавок украл девушку, за которой я ухаживал. — Хайрам умолк и стал кусать губы, подыскивая слова. — Я знаю, кто ты, — заявил он наконец. — Я все знаю! И только потому, что пообещал отцу, я отдал твои деньги в магистратуру, прежде чем сделать то, что сделаю сейчас.
И с этими словами он указав дрожащим пальцем:
— Видишь эту дверь? Выйди через нее и не смей больше возвращаться! А если вернешься… Или еще хоть где-нибудь попадешься мне на глаза, то клянусь всем святым, я потащу тебя к судье и расскажу все, что знаю и что видел. Да, уж я тебя накормлю законом до отвала, коли ты его так хочешь. Вон из моего дома, я сказал!
Во время речи Хайрама Леви словно бы весь сжался и стал меньше ростом. Лицо его совершенно утратило свой медный оттенок и побледнело до желтизны воска. Когда же его сводный брат наконец смолк, он не произнес ни слова в ответ. Он лишь отодвинулся на стуле, встал, взял шляпу и, криво усмехнувшись, вышел из дома, даже не закончив ужин. Более Леви Уэст никогда не переступал порог дома Хайрама Уайта.
