Яков уже ждал друга в гостиной, стол был накрыт к чаю.
– Садись, Карл. Как дела на фабрике?
– Хорошо. – Против воли Клюев не сказал, а пробурчал это слово и тут же, чтобы сгладить ситуацию, добавил: – Хорошо, спасибо. А у вас как с подготовкой?
– Неплохо.
Мозетти, усевшись в третье кресло, чинно, будто на банкете, разлил чай по фарфоровым чашечкам.
– Слышал, беспорядки какие-то в городе. – Стремясь заполнить паузу, сказал Клюев. Он, даже со всей этой катавасией с Петрушей, заваленный работой по горло, все же обращал внимание на происходящее вокруг; да и Настасья Львовна, освоившая наконец телефон, признала в нем лучшее средство для обмена информацией с подругами и снабжала мужа свежими новостями. – После той демонстрации у здания Совета еще были какие-то шествия, так ведь?
– Были, – подтвердил Яков, беззвучно мешая ложечкой сахар. – Город бурлит. Но это никоим образом не помешает торжеству, посвященному «Бриарею», верно, Жак?
Помощник Шварца замотал головой.
– Никоим, патрон. Голову даю на отсечение.
И подмигнул Клюеву, подлец.
– Так, а я вам тут нужен лично по какому поводу? – Начал закипать Карл Поликарпович.
– Ты – важная фигура на готовящемся празднестве. – Словно не замечая ни кривляния Жака, ни раздражения Карла, продолжил Яков. – Ты ведь активно участвовал в разработке «Бриарея», забыл?
– Я вашу машину в глаза не видел.
– А ее целиком никто не видел. Но для Совета ты – один из тех, кто стоял у истоков разработки, и с этим придется смириться. Знаю, тебе не по душе вся затея, и ты наверняка хотел бы избежать посещения… Я бы даже посоветовал…
– А вот неверно ты мыслишь, Яков. – Перебил его фабрикант. – Очень даже хочу присутствовать и своими глазами увидеть.
– Ну, и хорошо. – Примирительно улыбнулся Шварц, хотя в глазах его Карлу Поликарповичу почудилась какая-то тень. Изобретатель, достав из внутреннего кармана пиджака конверт, протянул его Клюеву. – Два пригласительных, первый ряд. И вот еще что, важный организационный момент… Поскольку, как ты сказал, были беспорядки, и к тому же, на празднике ожидается не только почти весь город, но и множество важных гостей, Совет решил на время торжества перекрыть мост, соединяющий острова Св. Марии и Св. Мартина. Во-первых, вряд ли мост выдержит стольких людей, во-вторых, если они будут прибывать, так сказать, «порционно», то встречать и распределять их будет легче.
– Порционно?
– На паромах, как и раньше. Так что я бы тебе посоветовал не опаздывать, чтобы не попасть в давку, а еще лучше – приехать к пристани заранее. Церемония назначена на два часа, постарайся быть у паромов к полудню.
– Постараюсь. – Клюев спрятал конверт в карман и отхлебнул из чашки крепкий, ароматный чай. По телу разлилось тепло и благость; но он заставил себя не поддаваться этому обманчивому удобству, и хмуро глянул на Шварца. – Это все?
Яков печально, как показалось Карлу Поликарповичу, посмотрел на него и кивнул.
– Тогда я пойду. Дел невпроворот. – Клюев поднялся. – «Сцилла», как ты знаешь, раскупается шустрее кваса в жаркий день. Мсье Мозетти. Яков… До встречи.
Нахлобучив шляпу с такой силой, что она налезла почти на брови, Клюев, не дожидаясь, когда Жак его проводит, покинул гостиную, а за ней и дом Шварца. Выйдя за порог, он остановился и резко вдохнул прохладный, но уже насыщенный весной воздух: пахло набухшими почками, травой, землей и… морем, как и всегда. Только теперь в воздухе витал еще и едва различимый привкус грозы.
Карл Поликарпович двинулся по улице в сторону набережной. Хоть он и сказал правду о том, что дел у него много, в нем возникла сильная потребность освежить голову и хоть немного отвлечься. Прогулка по берегу моря обещала и то, и другое. Клюев отошел от дома №23 шагов едва ли на пятьдесят, как вдруг его внимание отчего-то привлекла странная фигура, проскочившая в подворотню. Он остановился и вгляделся в густую тень, лежащую на улочке, слишком узкой для того, чтобы сюда заглядывало солнце, разве что летом, в полдень. Некий человек в длинном пальто жался к стенке дома, беспокойно, словно птица, вертя головой. Еще не до конца понимая, что он делает и почему, Клюев двинулся к этому странному человеку, – тот не делал попыток убежать, хоть и дергал рукой, будто хотел отогнать приближающегося пешехода, словно пугающее видение, – и лишь подойдя почти вплотную, Клюев сипло выдавил:
– Петруша?!
– Карл… Поликарпович. – На помощнике лица не было. Светлый когда-то плащ его отяжелел от грязи и стал темно-бурым, всклокоченные волосы торчали во все стороны, у левого глаза подергивалась жилка. Щеки ввалились, губы Петруши пересохли. – Ка… Карл Поликарпович. Тише, сюда, а то вас увидят.
Растеряв мгновенно все слова, пытаясь справиться с бурей эмоций, Клюев медленно пошел за манившим его Певцовым вглубь проулка. Он спотыкался, не замечая, куда ступают ноги, в глазах все плыло.
«Как же так? – метались мысли в мозгу, – что же случилось? Почему? Я же посадил его на пароход!»
Петруша, видимо удовлетворившись тем, насколько они отдалились от Николаевской, шагнул к Клюеву и схватил того за запястье. А затем торопливо зашептал:
– За вами не следили? Если они поймут, что я здесь… что я все знаю…
– Петр Игнатьевич! – Клюев сделал попытку призвать помощника к порядку, да и себя привести в чувство хотя б напускным спокойствием. – Ты что здесь делаешь? Я тебя третьего дня на «Галатею» посадил – что случилось?
– Я спрыгнул… доплыл до берега… не смог уехать, не смог оставить вас и этого… – Петруша пару раз дернул шеей. – Тихо, тихо. Он все слышит. У него черти на поводке ходят.
– Какие черти?
Карл Поликарпович обмер от ужаса. Осознание содеянного впилось в его существо, как сотня бешеных церберов. Сердце пронзила тупая боль, и, глядя на Петрушу, Клюев со всей присущей ему прямотой и честностью признал – Петруша был абсолютно безумен. Глаза его бегали из стороны в сторону, речь была прерывиста; руки Певцова бесцельно шарили по груди, рукам, плечам Клюева, словно юноша ощупывал стоящего перед ним, желая удостовериться в его реальности. Душа Петруши страдала, разум померк. И это его вина, Карла. Если бы он не отправил его расследовать прошлое этого чертового Жака, если бы уделил чуть больше внимания и участия, а не постарался быстрее избавиться, отослав в Крым; если бы, если бы… Если бы просто взглянул внимательнее в глаза тогда, в Петрушиной квартире, еще было б не поздно вмешаться и найти доктора…
Меж тем Певцов все говорил, запинаясь и вскидывая голову, будто прислушиваясь к неведомым голосам:
– Он хитрый, он все видит, все слышит, но я умолкаю, становлюсь тихим-тихим, и тогда он проходит мимо, хотя глаза его горят. Он продался Дьяволу, а взамен получил бесконечную власть, а в прислужниках у него Человек-без-души и демон огненный.
– Кто – «он»? – задыхаясь, спросил Клюев.
– Калиостро. Богопротивный колдун, грешник и атеист, бессмертный Черный Князь… что велит, то они и делают. Безбожник, гореть ему в аду, хоть там его уже и знают наперед, покарай его, Господи…
В речи Петруши откуда-то прорезался старообрядческий говорок, и перед глазами Карла мелькнули картины, рисуемые воображением – костры, воздетые к небу руки и кресты, старцы с гневными очами. Клюев сглотнул слюну пересохшим горлом и сказал тихо:
– Петруша… послушай, пойдем со мной, прошу…
– Нет! – Певцов отскочил, но сразу же приник к фабриканту, схватив того за воротник. – Вы не понимаете! Они меня везде найдут, а тут, на улице… я ведь спрыгнул-то почему – под самым своим носом они искать не будут! Смекаете? Я в темноте как мышка сижу, ни одной мысли в голове, а этот, демон, так и ходит вокруг, вынюхивает…
– Какой демон?
– Огненный. Он весь горит, взор его пронзает насквозь, земля дрожит под ногами. Прислужник Калиостро, как и второй, бездушный…
– Господи, – искренне взмолился Карл Поликарпович; по лицу его текли слезы от внутренней боли, и каждое слово Петруши заставляло его сердце сжиматься от сострадания и беспомощности. – Господи, вразуми раба твоего, как же спасти-то его, что делать…
– Господь? – Вдруг вскинулся Певцов. – Господь с ними сладит, да! Идите в церковь, молитесь! Я уж не могу, я и улицу перейти не могу, как пойду, так от страха ноги сами сюда обратно уносят… а вы, Карл Поликарпович, можете! Сходите на Никитскую, там храм божий, я там батюшку знаю, там вам помогут – против воли христовой у адова отродья ничего не найдется!
– Схожу, схожу, ты только… – Внезапно при упоминании Никитской перед Карлом Поликарповичем забрезжила надежда. Она была слабой, но только она и была, больше помочь некому. – Ты только не уходи никуда, жди меня здесь, хорошо? Я в церковь схожу, помолюсь… священника приведу к тебе, как его зовут?
