– Факир был пьян, и фокус не удался, – пробормотала Алена. – Давайте хоть на этого Лидка взглянем. В смысле, на эту.
Анненский послушно кивнул и, снова выйдя на Автофорум, нашел в теме «Страшная месть» ник Лидок.
1985 год
У Нины Федоровны Лесковой был один бог – Молодость. Что и говорить, выглядела она для своих сорока трех лет восхитительно. В вечернем полумраке даже и юноши отваживались бросать игривые словечки, когда она, покачиваясь на тонких каблучках, высоко взбивая коленями юбку, развернув круглые плечи и вздернув подбородок, чтобы уберечь от морщинок шею, возвращалась с работы. Днем все было иначе и куда скучнее. О нет, ее не обходили вниманием, она ловила взгляды мужчин в летах, но в них читалось прежде всего не «Ах, какая!», а «Ах, как хорошо сохранилась!». Те, кто помоложе, конечно, еще не уступали место в автобусе, как пожилой тетке, но и не искали благосклонности в ее взоре, не следили за ножками, благо вокруг шаркало модными сандалетками сколько угодно куда более юных и прельстительных ножек.
Может быть, явись Нина Федоровна на свет во времена, скажем, Еврипида, он удостоил бы ее трагедии о материнской ненависти к детям, укравшим ее молодость и все отчетливее оттеняющим старость. Впрочем, ненависть – это слишком уж мощное слово, однако любовь Нины Федоровны к сыновьям действительно истекла так давно, что о том не помнили ни она, ни дети, ни муж, Аркадий Леонидович, фотограф по должности, пейзажист по душевной склонности.
Тем не менее семья жила, существовала, не распадалась. Каждый имел здесь своего идола: мама – вечную молодость, папа – фотопейзажные обои, старший сын…
Звонок в дверь прервал размышления Нины Федоровны на паласе возле магнитофона. Под музыку Нина Федоровна занималась аэробикой.
Дома были все, кроме младшего сына, однако Нина Федоровна знала, что открыть просто некому: муж в лаборатории (бывшая кладовка) высиживает фотообои собственного сочинения, будто курица, несущая пасхальные, сразу же раскрашенные яйца. Только курица помалкивает, в лучшем случае – квохчет, а Аркадий Леонидович негромко, но занудно напевает свои любимые, ненавидимые женой украинские песни:
– Ты не лякайся, шо ниженьки босии змочишь в холодну росу…
Старший сын еще спал, хотя дело шло к вечеру. Утром, сквозь сон, Нина Федоровна слышала, как он тихонько выпроводил ту, которая всю ночь то хихикала, то постанывала в его комнате. Было время, когда Нина Федоровна возмущалась по этому поводу, но как-то раз, во время десятиминутной утренней разминки, решила, что все это ерунда. Не стоит об этом думать, а то прибавится зловещих «гусиных лапок» вокруг глаз. Мужчине нужна женщина? Ради бога! И даже лучше, если это будут разные женщины, потому что когда их много, это значит, что нет ни одной. И нет перспективы маяться с невесткой в общей кухне и называться свекровью, а еще хуже – бабушкой.
Какое бесповоротное, удушающее слово! Лучше об этом не думать, не портить себе нервы.
По той же причине, дабы сберечь нервы, а значит – блеск волос, свежесть кожи и ясность взора, Нина Федоровна с самого раннего детства сыновей взяла себе за правило не портить отношений с ними – во всяком случае, старалась. Никогда особой ласковости она к ним не проявляла, но полагала, что если ребенок чего-то хочет, будь то лук со стрелами, настольный хоккей или японская стереосистема, проще дать ему желаемое, чем осложнять себе жизнь его слезами и недовольством. Послушание легче купить, чем воспитать, а деньги в нашей жизни – средство, а не цель, была убеждена Нина Федоровна. Когда-то ее поразила фраза: «Деньги – это грязь. Жаль, что грязь – не деньги». Стало быть, вопрос в том, чтобы заработать побольше.
Может быть, считала Нина Федоровна, чаевые кого-то и унижают, но колготиться с одиннадцати утра до одиннадцати вечера вокруг клиентов, будто они твои лучшие друзья, и за просто так? Это ведь несправедливо. Тем более люди сами дают. Покажите хоть одну официантку хорошего, престижного ресторана, которая вымогала бы чаевые. Нет таких. Клиент, как правило, сам не ждет сдачи. А как далеко, в каком кармане держит деньги официантка и как долго эту сдачу отсчитывает – это уж сугубо ее личное дело и ее собственный профессиональный прием.
– Ничь така мисячна, зоряна, ясная, выдно, хочь голки сбырай, – пел Аркадий Леонидович снова и снова, будто пластинка, на которой игла проигрывателя все время перескакивает на одни и те же дорожки.
Нина Федоровна отворила дверь. Девица! Давно не было их средь бела дня. Ну и вид у нее – будто в горничные пришла наниматься.
– Н-ну? – разлепила Нина Федоровна узкую щель между губами, чтобы растаявший жирный крем не потек со щек.
– Здравствуйте, – робко сказала девушка, поднимая на Нину Федоровну зеленовато-карие глаза. – Леша дома? – с запинкой спросила она, и глаза ее заплыли мимолетными слезами, а на скулах выступили красные пятна.
– Леша? А что такое? Вы кто?
– Я его же… то есть невеста…
Конечно, это было нечто! Но и не бог весть что. Исподволь Нина Федоровна уже готовила себя к такой ситуации. Рано или поздно одна из этих многочисленных девиц должна была возомнить о себе. Странно, что назвала имя не старшего, а младшего сына, но… Ответ у Нины Федоровны был уже готов. Жаль, конечно, что красный гимнастический купальник, полосатые гетры и перехваченные волосы – не совсем подходящее оформление для этих слов…
На лестнице послышались шаги. Высокая молодая женщина в платье цвета брусники подошла к их двери, Нина Федоровна наметанным взглядом отметила модный фасон платья, подумала было: «А что, если эта – тоже невеста?» Впрочем, «эта» была постарше: около тридцати. Но она тоже пришла к ним. Однако на Нину Федоровну она поначалу не обратила никакого внимания, а удивленно посмотрела на девушку:
– Таня? Как вы здесь? Откуда вы знаете этот адрес?
– В адресном бюро взяла, – буркнула девушка.
– Так, значит… – начала было молодая женщина, но Нина Федоровна наконец вскричала:
– Да в чем дело?
– Я из милиции. – Молодая женщина вынула из плетеной сумки красную книжечку. – Следователь Наталья Родинцева. Извините, пришлось потревожить в выходной. Где ваш сын?
– Спит, – вымолвила Нина Федоровна.
– Спит?! – разом воскликнули и Родинцева, и Татьяна, но интонации их были различны: у одной – недоверчивость, у другой – обида.
– Да, а что, собственно…
– Разбудите, – не то попросила, не то приказала Родинцева.
– Миша! – взвизгнула Нина Федоровна, но тут же схватилась за щеки – забыла про крем.
– Миша? Почему Миша? – удивленно спросила девушка.
Мишка появился сразу: то ли истерические интонации матери подействовали, то ли проснулся еще до этого. Дальнейшие реплики следовали одна за другой так быстро, что Нина Федоровна не успевала уловить, кто что произносит:
– А где Леша? Вы его брат?
– Да, он поехал на рыбалку.
– Как? Леша уехал?
– У вас есть брат?
– Он же говорил, что мы сегодня пойдем подавать заявление!
– Впрочем, вспоминаю. Тогда вы упоминали о нем. Миша, дело очень серьезное. Как к вам в дом попал зонтик, который потом был украден? Помните?
– Какое еще заявление? Сдурела? Ох, извините, я не вам. Зонтик… тут я просто функционер, как любит говорить мой брат: увидел, убрал. В смысле, на полку положил. Видно, брат его перепутал где-то, вот и притащил. Помню, он тогда пришел подпитый, а рукоятка зонта в ржавчине или в крови, что ли. Наверное, подрались.
– Леша разве выпивает?
– Рукоятка в ржавчине? Или в крови?..
– А кто сейчас не выпивает!
– Когда это было?
– Не помню. Давно. В мае? Не помню.
– И что дальше, Миша?
– Да ничего, забросил я этот зонт на полку, чтобы глаза не мозолил, и все.
– Когда вернется Леша?
– Но кровь, кровь! Вас это не обеспокоило?
– Скажите, когда вернется Леша?
– Да не суетись ты тут! Заявление… я не могу! А почему это должно было меня обеспокоить? Ну сунул кому-то в морду, ну и что? У брата своя жизнь, у меня своя. За него пусть мать беспокоится. И эта вон… – Он кивнул на Таню.
Наталья посмотрела на Нину Федоровну, которая тем временем, повернувшись украдкой к зеркалу, вколачивала крем в проклятые складки у рта, потом оглянулась и тихо оказала:
– Таня, ты слышала? Таня… Ты понимаешь?
У Татьяны глаза повлажнели, и вдруг зябко, страшно сделалось ей, она даже невольно обхватила себя за плечи.
– Неужели это стоит, Таня… стоит твоей души?
Наталья начала медленно спускаться по лестнице. На повороте обернулась к Нине Федоровне, которая стояла у открытой двери:
– В понедельник, к девяти утра, жду вас в отделении сельского района. Это на Сортировке. Одиннадцатый кабинет. И вашего сына прошу прийти.
– А я? – тихо спросила Таня.
Ей никто не ответил, Нина Федоровна, не глядя на нее, закрыла дверь, и последнее, что услышала Таня, было доносящееся из кладовки-лаборатории самозабвенное, сосредоточенное пение:
