Девочки в подвале больше не было: битва за ее душу, ее историю, ее разум и чувства только начиналась.
Первые несколько часов после побега она провела с полицейскими в Дойч-Ваграме, недалеко от дома на Хейнештрассе. Эрих Цветтлер из отдела по расследованию организованных и общеуголовных преступлений сообщил местной прессе, что Наташа «серьезно подвержена стокгольмскому синдрому», также появилось несметное число сообщений, приписываемых полиции, что она стала жертвой сексуального насилия.
Полицейский инспектор Сабина Фрейденбергер первой беседовала с Наташей и быстро с ней подружилась, укутав ее в свой китель и подарив часы. Она рассказала: «Она восхищалась моими украшениями и печалилась, что у нее никогда таких не было. Похититель говорил ей, что на это у него нет денег. Вот я и подарила ей свои часы».
Она добавила: «Наташа обладает обширным словарным запасом; похититель обучал ее, снабжал книгами. Также он заявил ей, что выбрал именно ее. Если бы он не похитил ее в тот день, то сделал бы это в другой. Она оказалась очень словоохотливой. Рассказала мне всю историю от начала до конца. Она говорила, что целые дни только и делала, что слушала радио».
Женщина-полицейский заявила телекомпании ORF — той самой, посредством которой Наташа позже подаст собственную, тщательно отредактированную версию своего заточения и отношений с Приклопилем, — что она считает, что Наташа стала жертвой тяжкого сексуального насилия. Однако Фрейденбергер полагает, что сама Наташа не желает с этим соглашаться. «Ей это непонятно. Она все делала по собственной доброй воле», — добавила она. Скоро мутные воды станут еще грязнее.
Тем временем семью Наташи уведомили о ее возвращении. Когда ее отец Людвиг услышал новость, что его дочь жива и находится в Вене, он не выдержал: «Я надеюсь, надеюсь, так надеюсь, что едва могу это вынести, то есть я просто не могу в это поверить. Если это правда, то это будет величайшим событием из всех возможных». В семь часов того же вечера, менее чем за два часа до окончания срока жизни Приклопиля, в Криминальном управлении на Бергассе Наташа вновь воссоединилась со своим папой после восьми с половиной лет разлуки.
Согласно полицейским отчетам, когда Кох вошел, воцарилась долгая пауза, в течение которой отец и дочь смотрели друг на друга. Затем Наташа, на которой было лишь простое оранжевое платье до колена да туфли без каблука, в чем она и сбежала, вскочила и обняла отца за шею. Глава департамента полиции Хервиг Хайдингер рассказал, что они лишь обнимались и безудержно рыдали. Позже Людвиг Кох описал свои чувства: «Такое можно увидеть лишь в кино. Это было совершенно ошеломительно. Она упала в мои объятия и сказала, что любит меня. Потом спросила, остался ли у меня еще ее игрушечный автомобиль, ее любимый. Конечно, ответил я ей. У меня и куклы ее остались — все, что у нее были».
«Я никогда не переставал надеяться, — добавил Кох. — Но наконец-то получил облегчение. Она на сто процентов моя дочка. Для меня она как будто и не пропадала». Когда Наташа обнаружилась, ее мать Бригитта была в отпуске под Грацем, но уже через несколько часов вернулась в Вену для краткой встречи с дочерью.
Наташа оставалась вне поля зрения прессы две недели. От членов семьи и полицейских источников уже просочились кое-какие подробности, прежде чем круг специалистов по связям с общественностью и сметливые адвокаты начали пытаться скрыть историю Наташи надежнее, чем Пентагон при ядерном нападении. Людвиг описывал свою дочь следующим образом: «Наташа истощена, у нее очень-очень белая кожа и синяки по всему телу. Мне невыносимо думать, как они появились. Она проживает в гостинице с женщиной-полицейским и психологом. Но мне сказали, что я могу видеться с Наташей когда захочу».
Австрийская полиция допустила фотографов в комнату, где содержалась Наташа. Комната, хотя и маленькая, выглядела почти как обычная детская, несколько в беспорядке, со светло-розовыми обоями, с разложенной повсюду одеждой, в том числе и весьма элегантным черно-серым комплектом, состоящим из юбки и блузки и висевшим на стене. Сервант был наполнен архивными папками ярких цветов, газетами и книгами, а рядом с кроватью висела красная дамская сумочка. Ошарашенный мир взирал на эту «тюрьму», но это был первый из множества примеров, когда Наташа жаловалась, что пресса «попирает» ее частную жизнь.
Детский психиатр доктор Макс Фридрих, который позже откажется разбираться с подозрительными детскими фотографиями обнаженной Наташи, возглавляет венскую Университетскую клинику детской психоневрологии, и на него в то время была возложена ответственность за ее душевное здоровье. Ей пришлось провести первый месяц своей свободы под опекой его команды, встречаясь с искалеченными душами вроде потенциальных самоубийц и больных анорексией, пока врачи пытались медленно и деликатно выяснить, что же с ней произошло и какова была природа ее взаимоотношений с Приклопилем.
По словам врачей, отметины на ее ногах являются скорее всего следствием кожного расстройства, нежели насилия. Данное утверждение было поддержано и ее матерью: «Они появились из-за недоедания, поскольку она получала практически одну лишь холодную пищу вроде бутербродов с ветчиной и никаких фруктов или овощей». Это совершенно не соответствует поздним заявлениям Наташи, что она готовила Приклопилю по рецептам из кулинарных книг, которые он покупал.
Госпожа Сирни добавила, что ей было очень тяжело увидеть по телевизору крошечную тюрьму Наташи. «Одежда в клетку, что висела на стене, — это платье, в которое Наташа была одета во время похищения. Наверное, она хотела, чтобы оно всегда было у нее на виду, — ведь это ее единственная связь с прошлой жизнью».
Больше подробностей удалось узнать от ее мачехи Георгины Кох, которая рассказала: «Ее первое желание — мобильный телефон. Мы пошли и сразу же купили его ей, хотя и не знаем, сможет ли она им пользоваться. Она постоянно находится с психологами и полицейскими, даже когда у нее гости, там всегда кто-нибудь есть. Они даже не сразу разрешили принести нам ее детскую куклу».
Когда Людвига спросили, не боится ли он, что похититель жестоко обращался с его дочерью, он ответил: «Он причинил ей достаточно зла. Мне хватило одного взгляда на нее, чтобы понять это».
Однако противоречивые чувства, которые Наташа испытывала к Приклопилю, обнаружились уже в первые часы ее свободы. Ей рассказали о его смерти на следующий день, и, по сообщениям как медицинских, так и полицейских источников, ее первой реакцией был яростный гнев на полицию за то, что они «позволили этому случиться», стремительно сменившийся глубокой скорбью. Она горько плакала. Доктор Бергер, детский и подростковый психиатр из Венского университета, являющийся одной из ключевых фигур в проводящемся психиатрическом лечении Наташи, заявил, что это «неудивительно», учитывая степень «близости», возникшей с человеком, подвергшим ее заточению.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
