Маяковскому же захотелось небывалого и невозможного – чтобы на призыв беспартийного (!) поэта откликнулись члены ВКП(б) – от генерального секретаря до функционеров среднего звена. Но ведь у юбиляра, рекламировавшего соски, папиросы, пиво и другую моссельпромовскую продукцию, и у тех партийцев, которые приглашались на юбилейную выставку, статус был слишком уж разный.
Возникает и другой вопрос: сам ли Маяковский придумал пригласить на свой юбилей партийное руководство страны или эту идею ему подсказали Брики?
Осип Брик, впоследствии многократно заявлявший, что Маяковский жаждал увидеть на своей выставке представителей «партии и правительства», не отводил ли этими словами от себя все подозрения, которые могли возникнуть?
Есть в этой истории и ещё один довольно неожиданный момент. Более двухсот персональных приглашений были разосланы по самым разным адресатам. Но не явился никто Не считая Безыменского, который мог случайно встретить Маяковского, и тот напомнил ему о предстоящем мероприятии.
Каким образом могла образоваться такая поголовная неявка?
Ведь почитателей у Маяковского было превеликое множество – десятки тысяч москвичей пришли на его похороны! Если по каким-то причинам на открытие юбилейной выставки не могли приехать Сталин или Каганович, редакторы газет и журналов, комсомольские вожди и руководители Наркомпроса, Главреперткома и Совкино, то туда с превеликим удовольствием пошли бы члены их семей, рядовые сотрудники учреждений и редакций. Но ведь не пришёл никто!
То же самое случилось и с писателями. Не могли же они все разом (не сговариваясь) взять и не явиться на юбилейное мероприятие. Но ведь не явились!
Почему?
Такая удивительная коллективная неявка могла произойти только в одном случае – если она была организована.
Как? Приглашения, приготовленные к распространению и рассылке, адресатам доставлены не были. Ведь не известно, чтобы хотя бы один из более чем двухсот приглашённых говорил о получении этих билетов.
Виновным в подобном «недоставлении» пригласительных билетов был тот, кто занимался их рассылкой. А, как мы помним, занималась этим делом Лили Юрьевна. Мстя за «Клопа» и «Баню», Брики решили не развозить приготовленные билеты. Вместо этого они просто уничтожили их. Чтобы тем самым лишний раз побольнее уколоть юбиляра.
Разумеется, у этого предположения нет никаких документальных подтверждений. Но оно логично и очень естественно вытекает из всего того, что происходило во время подготовки юбилейной выставки.
А Николай Асеев тот и вовсе написал потом, что игнорирование поэта «было установлено». Кем? Вот слова Асеева:
«…нам казалось, что Маяковский ведёт себя заносчиво, ни с кем из товарищей не советуется, действует деспотически…
Мне очень хотелось к Маяковскому, но было установлено не потакать его своеволию и не видеться с ним, покуда он сам не пойдёт навстречу. Близкие люди не понимали его душевного состояния. Устройству его выставки никто из лефовцев не помог. Так создалось невыносимое положение разобщённости».
Всё это Маяковский явно предчувствовал.
А тут ещё вышел второй номер журнала «Новый мир», в котором опять славился роман в стихах Ильи Сельвинского:
«Не только содержание, но и форма романа УЛЬТРАСОВРЕМЕННА…
Своим романом в стихах “Пушторг” Сельвинский побил новый рекорд в современной поэзии».
Не случайно же Маяковский заранее заготовил ответ своим недоброжелателям и конкурентам, написав…
Поэтический манифест
Вечером (в день открытия выставки) в дневнике Лили Брик появились такие фразы:
«Кое-кто выступил. В<олодя> прочёл вступление в новую поэму – впечатление произвело очень большое, хотя читал по бумажке и через силу».
Через два месяца (25 марта) Маяковский, вновь читая своё «обращение к потомкам», передварил его словами, которые, надо полагать, звучали и в день открытия выставки:
«Последняя из написанных вещей – о выставке, так как это целиком определяет то, что я делаю и для чего работаю.
Очень часто в последнее время вот те, кто раздражён моей литературно-публицистической работой, говорят, что я стихи просто писать разучился, и что потомки меня за это взгреют. Я держусь такого взгляда. Один коммунист говорил: «Что потомство! Ты перед потомством будешь отчитываться, а мне гораздо хуже – перед райкомом, это гораздо труднее».
Я человек решительный, я хочу сам поговорить с потомками, а не ожидать, что им будут рассказывать мои критики в будущем. Поэтому я обращаюсь непосредственно к потомкам в своей поэме, которая называется "Во весь голос"».
Делясь своими впечатлениями о вступлении в эту поэму, Александр Михайлов сам невольно перешёл на возвышеннопоэтический стиль:
«Величественное и простое, поэтически прозаичное и исповедально распахнутое в будущее, и тоже с заверением в верности новой власти и партии, – оно стало не только выдающимся явлением литературы, но и потрясающей силы и глубины свидетельством драматической судьбы поэта на стыке двух эпох».
Бенгт Янгфельдт прокомментировал это же произведение гораздо прозаичнее и суше:
«В поэме "Во весь голос "Маяковский в традициях Горация и Пушкина воздвигает себе памятник; поэма была продолжением других его стихов на эту тему, но на сей раз памятник сделан из иного материала».
Как бы вторя Александру Михайлову, Янгфельдт тоже назвал это стихотворение «решительной клятвой в лояльности советским властям».
Но так ли это?
Вчитаемся повнимательнее в строки вступления.
«Уважаемые / товарищи потомки!»
В следующих строках он называл продукцию дня сегодняшнего словом, которое до сих пор печатать полностью не рекомендуется, его обозначают первой буквой с многоточием:
«Роясь / в сегодняшнем / окаменевшем г…,наших дней изучая потёмки,вы, / возможно, / спросите и обо мне».
Маяковскому, судя по всему, очень хотелось посмотреть на лица вождей, услышавших из его уст, что всё, создаваемое ими, поэт назвал словом, начинавшемся на букву «г».
Внимательно вчитываясь в текст вступления, начинаешь понимать, для чего на открытии выставки Маяковскому нужны были ещё и поэты. Ведь услышав первые строки, обращённые к людям грядущих столетий, они должны были вспомнить другое стихотворение, автор которого тоже обращался к потомкам:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
