— Значит, надо известить Рамсеса, — сказала я. — Написать, что Ней сожалеет о невозможности прибыть в Саис лично, поскольку Басетамон желает его присутствия в Мемфисе. Я могу составить послание, меня достаточно учили здешнему письму.
— И тогда фараон прикажет Нею выступить в Саис, — кивнул Ксандр.
— Я приеду в Саис, разместим там людей, а потом те, кто захочет уплыть, уплывут. — Ней обернулся и хлопнул Ксандра по плечу: — Спасибо за помощь, старина. И тебе спасибо, сивилла. Так и сделаем.
Он повернулся и ушел прочь в темноту.
Я посмотрела ему вслед. Ксандр вздохнул и оперся на ограждение, глядя куда-то через реку.
— Что случилось? — спросила я. — Ты все это время, чуть не полночи, разговаривал с Неем?
Ксандр кивнул.
— Он просил никому не говорить. — Лицо его оставалось тревожным. Я стояла рядом, почти касаясь его плечом. — Ради нашей дружбы просил никому не рассказывать. Нужно уплывать, Чайка. — Он обнял меня, ища отклика. — Нужно не столько нам, сколько ему. И чем скорее, тем лучше.
— Хорошо, что вы поговорили.
— Я рад, что он наконец решился. Владычица благословит?
Я прислушалась. Речной ветер касался моих волос, пускал по воде легкую зыбь. Ничего необычного, ни следа Ее присутствия.
— Не знаю. Она не дает ответа.
— Нужно плыть, Чайка.
Я молча прикрыла глаза. Я по-прежнему не знала, что делать. Народ уйдет с Неем, прочие станут чем-то иным. Я могу остаться. Мне ничего не грозит, мое служение примут в храме Тота. Выбор был за мной.
Владычица хранила молчание.
Сокол, устремленный к солнцу
Я написала письмо от Нея к фараону и проследила, чтобы оно отправилось на юг, в Фивы, с рассыльной лодкой. Прошла неделя, наши корабли получили приказ отплыть в Саис. Царевна Басетамон своей властью даровала нам позволение перевезти с собой семьи и имущество; на этот раз вместо казарм мы вольны выбрать в Саисе любое жилье, какое сочтем подобающим. Однако царевичу Энею надлежит не покидать Мемфиса, оставаясь в распоряжении царевны Басетамон.
На следующее утро я пришла в храм Тота с тяжелым сердцем. Пройдясь вдоль бассейна, мы с Хри присели на скамью в утренней прохладе.
— Я не хочу уезжать, — сказала я.
Он думал, меня заботит только Мемфис.
— Дочь Вилусы, это ведь недалеко. Даже для такого старца, как я. И тебе вовсе не обязательно плыть в Саис, ты можешь остаться здесь.
— Мне нельзя, — ответила я. — Пойми, Она наделила меня ответственностью. Ради себя самой я не стала бы уезжать, нигде в мире мне не будет так хорошо, как здесь. Но я приняла Ее посвящение, Она предназначила меня служить Ее народу. Мне нельзя остаться. — Я опустила голову и попыталась сморгнуть слезы.
— Ты, наверное, вернешься уже к концу лета, — сказал Хри. — Война с ливийцами к тому времени закончится.
Ответить — значит солгать; я лишь молча покачала головой. Ладонь Хри легла на мое плечо.
— Должно быть, твой путь лежит не в Саис…
Я в удивлении взглянула на него.
Он улыбнулся:
— Дитя мое, не думаешь же ты, что к старости я растерял весь разум? Не забывай, что я знал былую Вилусу. — Голос его сделался тише. — И всю жизнь провел в служении богам. Мне известно, как неотступен их зов. Что видится тебе, дочь Исиды?
— Город в дальней земле, — проговорила я. — Молодые оливы на склоне холма, и олень, летящий от охотников сквозь заросли куманики, и волчица, со скалы возносящая вой по отнятым у нее детенышам, и лавровые деревья у храма. — По воде бассейна скользили тени, словно я месяцами таила их в себе, не давая выхода образам грядущего. — Огонь погребального костра, золотые поля пшеницы. Но дорога далека и трудна, и темны воды. И дымным облаком увенчана гора, таящая путь во мрак. — Я вздрогнула.
Рука Хри лежала на моем плече, и на мгновение мне показалось, будто я слышу голос той, что была пифией.
— Тебе ли, живущей во мраке, бояться мрака? Для тебя, единственной из смертных, Ее священные места не таят угрозы. Когда придет время, ты будешь знать, что делать.
— Он царь, — сказала я. — Мне ведомо, как становятся царями.
Хри кивнул:
— Так было в любых землях. Мне тоже довелось свершить свое, когда Рамсес восходил на царствование восемь лет назад. Я знаю путь. И я знаю то, чем он окупается наяву.
Он коснулся губами моего лба.
— Ступай с миром, дочерь богов, да пребудет на тебе мое благословение. Когда исполнится срок, ты вернешься в Черную Землю и проживешь здесь в безмятежном покое до конца твоих дней.
Я взглянула на него:
— Это правда?
— Ты вернешься, — повторил он, — пусть даже пройдет сотня лет. Ибо твое ба стремится к знанию, как сокол устремляется к солнцу. Двери этого храма всегда для тебя открыты.
— Я вернусь, — пообещала я. — Пусть даже потребуется сотня лет.
Внезапно снаружи донесся стук подошв по каменному полу, к нам влетел кто-то из привратников.
— Хри, прибыл посыльный из дворца. Тебя и дарданскую жрицу требует к себе царевна Басетамон. Она желает, чтобы жрица предсказала ей будущее.
Хри бросил на меня быстрый взгляд.
— Мы не замедлим явиться.
Я накинула на волосы неизменное черное покрывало.
— У тебя здесь есть краска? — спросила я спокойно. Догадывается Басетамон о нашем замысле или нет, но я должна предстать перед ней в своем истинном качестве — как вместилище и голос моей Владычицы.
В носилках мы с Хри не разговаривали: носильщики принадлежали царевне.
По прибытии во дворец нас провели во внутреннее помещение без окон, совсем не похожее на огромные залы, в которых я бывала раньше. Маленькая комната с резными расписанными стенами освещалась только жаровней и двумя подвешенными на цепочках масляными светильниками. Пол покрывали подушки, от курительницы с благовониями поднимались густые клубы пахучего дыма. Было душно и очень темно. Царевна, вероятно, считала обстановку подходящей для прорицаний, но у меня поневоле зашевелились волосы на голове.
Мое лицо прорисовывала черная и белая краска; черное покрывало, струящееся с плеч, опускалось на спину как крылья грифа. Я склонилась перед царевной.
Позади нее я услышала слабое движение, едва различимый звук мягких шагов: поднявшийся с подушек гепард двинулся чуть вперед, насторожив уши. Раб, держащий его на цепи, не шелохнулся в своем углу.
— Можешь встать, — сказала царевна. Я взглянула ей в лицо. Вблизи она казалась обеспокоенной, глаза цвета меда глядели тревожно.
— Чем могу служить тебе, моя госпожа?
— Эней говорит, ты можешь предрекать будущее. Скажи мне, что меня ждет.
— Великая госпожа, может ли быть, чтобы в Черной Земле не нашлось для тебя предсказателей? Тебе незачем прибегать ко мне.
Басетамон скользнула из угла в угол, как растревоженный зверь.
— Предсказателей у меня достаточно — десятки и дюжины. Но никто из них не говорит правды. Они мечут жребий и изрекают затасканные истины: «Благоразумнее проявить осторожность. Наши судьбы в руках богов». Они немощны. Эней говорит, тебе подвластна сила.
— Великая госпожа, — сказала я осторожно, — я вместилище и голос моей Владычицы. Но я не могу повелеть Ей заговорить, так же как твои прислужницы не могут повелевать твоими желаниями. Возможно, Она обратится к тебе, прибегнув к моему голосу. Возможно, нет. Я не распоряжаюсь Ее волей.
Царевна отмахнулась от моих слов:
— Разумеется. Мне известно, что нельзя заставить богов говорить. Но я хочу услышать ответ. Попытайся.
— С радостью, великая госпожа. — Царевне и сестре фараона не отказывают. Как бы ни хотелось.
— Что тебе нужно? — спросила она стремительно. — Змею? Голубя для жертвоприношения?
— Мне достаточно лишь огня в жаровне, — ответила я, — мое действо не требует ничего иного. Либо Она заговорит, либо нет.
— В царствование великого Рамсеса был волхвователь, который говорил пророчества и превращал жезлы в змей, — сказала Басетамон. — Он сделал так, что вода в реке стала кровью.
— Я не собираюсь обращать в кровь что бы то ни было, — ответила я. Ничего себе волхвователь…
Я опустилась на подушки перед жаровней, сердце стучало сильнее обычного. «Терпение, — подумала я. — Если Она не заговорит, мне придется, по завету пифии, положиться на зрение и разум. Как нередко случалось и прежде».
Басетамон села напротив меня; я видела жилку, бьющуюся у нее на шее: беспокойство владело и ею тоже. Она нервно сцепила руки.
— Какого знания взыскует великая госпожа? — спросила я, понижая голос.
— Я хочу знать, что меня ждет. Хочу знать, буду ли счастлива.
— Разве ты несчастлива? — Никакой женщине в мире не могло бы выпасть лучшей доли. Красота, благородное рождение, власть, и почести, и слуги, и Ней в качестве любовника…
