— Вот оно, мое решение проблемы нынешнего рынка, — сказал Великий Уинфилд. — Мальчишки. Пацаны. Потому что и сам рынок пацанячий. Познакомься. Билли-Пацан, Джонни-Пацан и Шелдон-Пацан.
Все три Пацана встали, не отрывая глаз от ползущей ленты тикера, пожали мне руку и уважительно назвали меня «сэром».
— Ну разве не красавцы? — сказал Великий Уинфилд. — Какие пухленькие да пушистые! Что твои плюшевые медвежата! Нынче их рынок. Вот я их и взял.
Великий Уинфилд небрежно стряхнул огрызки соломы со своих джинсов «Ливайс». Я не знаю, где он умудряется добывать солому на Уолл-стрит, должно быть, он приносит ее в карманах, а потом в течение дня разбрасывает там и сям.
— Я им выделяю немножко денег для игры, они находят акции, а потом мы делим прибыль, — сказал он. — Билли-Пацан начал с пятью тысячами долларов, а за последние шесть месяцев дошел уже до пятисот тысяч.
— Ого! — сказал я и поинтересовался у Билли, как он это сделал.
— Акции компаний, сдающих компьютеры напрокат, сэр! — отрапортовал Билли, словно кадет, пожирающий глазами офицера. — Я покупаю конвертируемые бумаги, закладываю их в банке и покупаю еще.
— Наверное, залог приличный? — поинтересовался я.
— Не так, чтобы очень, сэр, — сказал Билли-Пацан. — Я вношу, по меньшей мере, три процента наличными. Если я настроен консервативно, то наличностью вношу пять процентов.
— Неслабо, — сказал я. — На Нью-Йоркской фондовой бирже с человека требуют семьдесят процентов наличными.
— Мы знаем кое-какие голодные банки, сэр, — сказал Билли-Пацан.
— Каково, а? Нет, каково? — сказал, сияя, Великий Уинфилд. — Воскрешает в памяти давно забытое прошлое, верно? Добрые старые времена, а? Помнишь, как мы залезали в долги маленьким банкам в Чикаго?
— Добрые старые времена, — сказал я.
Билли-Пацан сказал, что он держит «Лизко Дейта Просессинг», и «Дейта Просессинг», и «Файнэншл Дженерал», и «Рэндолф Компьютерз», и пару других компаний, чьи названия я не запомнил, за исключением того, что в каждом из этих названий было либо «Дейта Просессинг», либо «Компьютерз». Я спросил Билли, почему он считает, что стоит вкладывать в акции компаний, сдающих компьютеры напрокат.
— Спрос на компьютеры практически неограничен, сэр, — сказал Билли-Пацан. — Прокат оказывается единственным способом выпускать компьютеры на рынок, а у компьютерных компаний необходимого капитала на это нет. Значит, прибыли на наши акции вырастут на сто процентов в этом году, еще раз удвоятся в будущем году и снова удвоятся еще через год. Сейчас подъем только-только начинается.
— Ты посмотри на скептическую мину этого старого огрызка, — сказал Великий Уинфилд, показывая на меня. — Ты посмотри, как он уже обсасывает в уме вопросы об амортизации и о том, насколько часто и быстро эти компьютеры списываются. Он сейчас собирается спросить, с какой стати акции финансовой компании должны стоить в пятьдесят раз больше прибыли на акцию. Я угадал?
— Угадал, — признался я.
Билли-Пацан снисходительно улыбнулся, понимая, с каким трудом даются старшему поколению Новая Математика, Новая Экономика и Новый Рынок.
— С такими вопросами ты никаких денег нынче не сделаешь, — сказал Великий Уинфилд. — Такие вопросы показывают, что ты уже далеко не юн, что ты человек другого поколения. Покажи мне свой портфель. И я скажу тебе, какого ты поколения. По-настоящему старое поколение — седобородое — держит «Дженерал Моторз», «AT&T», «Тексако», «Дю Понт», «Юнион Карбайд». В общем, все те акции, о которых уже годами никто не слышал. У среднего поколения IBM, «Полароид» и «Ксерокс». Это поколение способно слушать рок-музыку, не приходя в ярость. Но жизнь сегодня принадлежит вот этим молодым пижонам. Ты сразу можешь вычислить их новомодные акции уже по тому страху, с каким к ним относятся старшие поколения. Расскажи ему, Джонни. Джонни-Пацан у нас занимается научным барахлом.
— Сэр! — рявкнул Джонни, щелкнув каблуками. — Мои акции — это «Калвар», «Мохоук Дейта», «Рекогнишн Эквипмент» и «Эберлайн Инструмент».
— Ты посмотри на него, на ретрограда несчастного. Он прямо в шоке, — сказал Великий Уинфилд. — Портфель с рыночной ценой в сто раз выше прибыли на акцию воскрешает у него в памяти 1961 год. Он прямо разрывается между воспоминаниями и желанием заработать. Воскреси в памяти пламя собственной юности, сынок!
Это была чистая правда. Я и впрямь явственно слышал старую ностальгическую Песню Выпускников в клубе 1961 года.
— Мне очень нравился 1961-й, — сказал я. — Мне очень нравилась цена, стократно превышавшая прибыли. Проблема лишь в том, что после 1961-го наступил 1962-й, когда все игроки остались с одними пустыми сертификатами на руках.
Шелдон-Пацан понимающе покивал.
— Сейчас ты и впрямь перенесешься в прошлое, — сказал Великий Уинфилд. — «Вестерн Ойл Шейл» нашего Шелдона взлетел с трех долларов до тридцати.
— Сэр! — рявкнул Шелдон-Пацан. — Запад Соединенных Штатов лежит на океане топлива, в пять раз превышающем все известные мировые запасы — это сланцевое топливо, сэр. Нужная технология развивается быстро. Когда она разовьется, «Эквити Ойл» сможет дать семьсот пятьдесят долларов на акцию. Сейчас они продаются по двадцать четыре доллара. Первые коммерческие подземные ядерные испытания уже на подходе. Возможности настолько невероятны, что никто не в состоянии их даже приблизительно оценить.
— Сланцевое масло! Сланцевое масло! — воскликнул Великий Уинфилд. — Переносит в совсем уж далекое прошлое, а? Да ты, небось, этого даже не помнишь.
— Игра на сланцевом масле, — произнес я мечтательно. — Мой старый «мустанг». Загорелая блондинка в Хэмптонз, пиво на пляже, полузабытая мелодия, маленький бар в Гринвич Виллидж…
— Ага? Ага? — сказал Великий Уинфилд. — Времена года идут по кругу! Жизнь начинается сначала! И это чудесно! Как будто у меня есть сын! Мальчишки вы мои! Детки!
Великий Уинфилд был прав. Память выкидывает странные штуки во времена такого разудалого рынка — внезапное помешательство, вспыхивающее и гаснущее с ощущением дежа вю: «Мы все там уже были».
— Сила моих пацанов в том, что они слишком юны для того, чтобы помнить что-то плохое, а денег они зарабатывают столько, что кажутся себе неуязвимыми, — сказал Великий Уинфилд. — Мы-то с тобой, конечно, знаем, что в один прекрасный день оркестр умолкнет, а в пустых проемах выбитых окон будет тоскливо завывать ветер. Это нас и парализует. Все эти мальчишки разорятся, за исключением одного, который и станет мультимиллионером, Аланом Роком нового поколения. Такой один всегда есть, и мы его непременно найдем.
Я спросил его, почем можно взять пацана напрокат.
— Полтора доллара в час, кровать, еда, никакого ухода за хозяйскими детьми, стрижка газона не чаще раза в неделю. Плюс половина дохода от торговых операций, — сказал Великий Уинфилд.
Я положил свою заявку на стол.
Теперь, когда вы ощутили, что такое пацанячий рынок, я расскажу вам об Иерихонском Индикаторе. Он относится к количеству рушащихся стен в офисных зданиях на Уолл-стрит. По мере того, как обрушивается все больше и больше стен, лампочка Индикатора начинает мигать все ярче. Стены обрушиваются потому, что на Уолл-стрит пришло процветание. Совладельцы совещаются и приходят к выводу, что могут зарабатывать в два раза больше, если они посадят в два раза больше зарегистрированных представителей, сиречь брокеров, на телефоны. Они пристраивают еще один этаж, они переезжают в новый небоскреб. Конечно, разбираемые стены — индикатор несколько запаздывающий, но при медвежьем рынке ничего такого не происходит. Вы сами можете посчитать количество разламываемых перекрытий, а потом помножить его на количество работающих на Стрит декораторов-интерьерщиков.
Мой последний индикатор объяснить несколько сложнее. Это среднее количество открываемых за ночь пузырьков с аспирином, притом что из самого пузырька таблетки не вытряхиваются. Теперь слушайте внимательно.
Пижонские акции рванули так резко, что вокруг снова стало полным-полно бумажных миллионеров, а это значит, что полно стало и возбужденных индивидов, которые никак не могут заснуть после всех бурных событий минувшего дня. Они лежат на кровати с открытыми глазами и мысленно перебирают акции в своем портфеле, словно четки. «Так, еще раз. «Полароид» сегодня поднялся на шесть пунктов, у меня сто пятьдесят акций «Полароида», а еще у меня сто восемьдесят «Ксерокса», они выросли на пять, плюс мой «Диджитал Эквипмент», а еще триста «Контрол Дейта» — нет, пятьдесят я продал, идиот, но «Диджитал», так-так, по шестьдесят четыре, умножить на три, и еще на восемь, Боже, я становлюсь богат, и теперь я стою… сорок два и шестнадцать это пятьдесят восемь, и еще тринадцать, это… что у меня тут только что было? пятьдесят восемь или пятьдесят шесть?..»
