Теперь — последний. Семен-сибиряк. Что-то не видно на лице особой радости. Интересно, что ему не так?..
— Ну, а ты, Семен, что скажешь? Вижу, не хочешь. Почему так?
— Ваше благородие, извиняйте, коль что не так скажу. Мы — сибирские стрелки, а не пехота какая, нам бы в полк родимый, обратно. Да и в Новониколаевске ишо с мужиками-промысловыми артель составили земляцкую. Друг за друга клялись держаться. Хотел бы у Вас остаться, да слово дадено — вернуться, если жив буду. — Семен поднимает на меня глаза, полные решимости. — Не можно мне из артели нашей охотницкой уйтить. Нас и так в ней пятеро осталось.
— Жаль, очень жаль. Ты бы мне очень к месту пришелся… — Вдруг в голову приходит интересная мысль. — А давай вот что сделаем! Я к тебе в полк съезжу, коль у вас там артель, с ними со всеми поговорю. Может быть отпустят тебя?
А, может, и всех охотников к себе сагитирую. С их начальством мне проще договориться будет. Если Бойко поможет…
После обеда решил подготовить трофеи для Валерия Антоновича. В смысле, для его вояжа в штаб фронта. Поэтому попросил Михалыча принести пару люгеров, которые у нас остались. Естественно, не длинноствольных артиллерийских. Их я никому не отдам! А какому-нибудь тыловому интенданту сойдет и обычный в обмен на помощь в поисках нужных нам мадсенов. Клинки же пойдут в подарок кому-то более важному и всемогущему. Например, адьютанту командующего, или еще каким-нибудь персонам, приближенным к Верхам.
Митяев вошел с пистолетами в руках, по привычке совершенно без звука.
— Командир, у нас коротких только два осталось. Их отдадим, с чем тренироваться будем?
— Они, Михалыч, сейчас важнее в штабе в виде подарка. Капитан Бойко раздаривать их направо и налево не будет. Не пригодятся. — обратно отдаст.
На лице Митяева была прям-таки написана цитата из "Иван Василича". В смысле — "Чтож ты, сукин сын, самозванец, казенные земли разбазариваешь?!". Но вслух ничего не сказал, положил кобуры на стол. Хотя по поводу самозванца был очень недалек от истины.
— Григорий Михалыч, давай-ка ты клинки подготовишь, ну там подточишь, смажешь. А я пистолетами займусь.
Митяев уходит и через пару минут возвращается с ветошью, оселком и какой-то баночкой. Садится за стол у окна и начинает править шашку. Я тем временем разбираю пистолет и начинаю его чистить. И увлекаюсь этим занятием настолько, что перестаю обращать внимание на то, что происходит вокруг. А потом, прихожу в себя от наступившей тишины. Оселка больше не слышно, Михалыч сидит и медленно ласкает бархоткой лезвие Гурды, как будто гладит шею своего боевого коня. На лице такое похоронное выражение, что мне моментально становится не по себе и немного защипало в носу… Да японский городовой! Придурок из будущего! Для казака шашка — это все! А тут очень редкая и ценная. И видно, что ковалась для войны, а не для парадов… А пошли они все… к одной всеизвестной матери! Тыловым крысам и штабным остального хватит за глаза! Чтобы скрыть собственное смущение, нарочито грубым жестким голосом спрашиваю:
— Вахмистр, почему боевое оружие среди этих парадных висюлек держишь? Ему не место здесь!
Митяев недоуменно смотрит на меня, потом по старой вьевшейся привычке вскакивает, держа клинок в руках. Видно, что не знает, как меня обозвать. То ли "Командиром", то ли "Вашбродью".
— Михалыч, ее судьба — в бою сверкать, да вражьей кровью умываться, а не висеть на пыльном ковре у какого-нибудь шпака. Посему, друг мой любезный, забирай-ка ее себе…
Оно, наверное, того стоило! Увидеть, как у вечно невозмутимого Михалыча руки дрожат. От ведь проняло казачину!
— Вашбродь!.. Командир!.. Ей же цены нет!.. А ты ее мне!.. — и совсем как-то по-детски и шепотом. — Спасибо…
— За что? Ты ее у врага взял, она по праву — твоя. Так что, владей. Придет время, обязательно сыну передашь. А как она к тебе попала, — другим знать совсем необязательно. И даже опасно для здоровья…
Под вечер никто, наверное, не чувствовал себя обделенным командирским вниманием. Скорее, наоборот. Судя по выражению даже не лица, а глаз, у многих в голове свербела мысль типа: "Да когда ж ты, наконец, угомонишься?!" А вот фигушки вам, ребята! Скоро прибудет обещанное пополнение, и мне нужны инструктора на пике формы, а не слегка расслабленные "ветераны". Поэтому, — бегать, прыгать, стрелять, драться, и т. д. Вы у меня за линию фронта на отдых проситься будете!
Но рано или поздно все хорошее на свете кончается, в том числе и командирская забота. Война — войной, а ужин — по распорядку. Тем более, что его готовила наша Ганна. В самый первый день хотел устроить ее на квартире у кого-нибудь из местных, но стоило только сообщить о своих намерениях, получил с полведра слез от нее самой и недовольные взгляды в спину от своих "орлов". Пришлось плюнуть на все, и оставить ее в расположении. Договорился с начальником учебной команды и поселил ее в лазарете, благо, больных и раненых не предвиделось. Старший из фельдшеров, пожилой уже дядька, взял ее под свою опеку, пообещал озаботиться одеждой на первое время. Мы же с Михалычем, собрав унтеров, попросили довести до сведения всех нижних чинов, что любое необдуманное слово, или действо в отношении "дочери полка" и "любимой племяшки Дядечки Командира" будет очень сурово караться. И что лучше, если виновники оного сразу переоденутся в чистое, найдут кусок мыла и веревку и вздернутся, а то с нашей помощью все произойдет гораздо больнее. А дядька-фельдшер добавил, что со своей стороны обещает в качестве прелюдии к суициду клизму на полведра скипидара с ржавыми гвоздями. Оказывается, у этого выражения долгая и славная история!
Унтеры, достаточно повидавшие наши тренировки, прониклись темой и пообещали ежели что, кому-нибудь чегой-то оторвать и выбросить. Так что теперь "племяшке" обеспечено уважение и неприкосновенность. А так же всевозможная помощь во всех начинаниях. Вот и сейчас тележку с ужином катят сразу двое энтузиастов. Пока накроют стол, успею сбегать к летнему душу и сполоснуться. И по дороге вдруг убедился, что голова, оказывается, очень сложный и неизученный предмет. Исходным толчком к этому выводу стал запах хлорки, засыпанной в яму с кухонными отходами, мимо которой в данный момент проходил. Раньше неоднократно встречал этот "аромат", и единственной мыслью было убраться от вони подальше и побыстрее. А тут как накатило!.. Воспоминание из будущего, блин!
После попойки в Беловежской пуще и последовавшего за нею развала страны к нам в Можайку перевелись несколько преподов из ХРЯКа, не желавших обретать самостийность и нэзалэжность. Один из них и рассказал историю про курсанта, который сумел позаимствовать немножко хлорпикрина во время окуривания противогазов на "Хим-дыме". Заимствованное было осторожно помещено в воздушный шарик специального назначения и благополучно вынесено в город. Там данный индивидуум не нашел ничего интересней, чем положить эту гадость на печку трамвая перед тем, как сойти на остановке. Трамвай остановился неподалеку, пассажиры к вящей радости будущего защитника Отечества стали изображать тараканов при включении света на кухне. Тайное очень быстро стало явным, "виновник торжества" получил пи… строгое внушение на предмет того, что можно и что нельзя делать с цивильными. Небольшое, на пять суток. Злоумышленнику была показана "коза" из растопыренных пальцев, после чего он с упавшим сердцем спросил: "Это — два?" И услышал в ответ: "Нет, сынок, ПЯТЬ!" Весь остальной курсантский коллектив отделался продолжительной лекцией на тему различных аспектов химзащиты и торжественным обещанием начальника курса довести время пребывания личного состава в противогазах до 26 часов в сутки (в Советской Армии был такой параметр боевой учебы). Причем исключительно в выходные и праздничные дни. Так вот одним из аспектов, изложенных в лекции было использование для защиты от хлора марлевых повязок, смоченных раствором питьевой соды, которая нейтрализует газ! И тут же в памяти всплывает: "Осовец… Атака мертвецов"! Надо будет срочно узнать у Бойко относительно крепости и изобретателей противогазов! И попытаться кое-что присоветовать… Ну это — когда Валерий Антонович приедет, а сейчас — под душ и ужинать…
Рано утром был уже в штабе, чтобы не заставлять начальство нервничать и маяться ожиданием. Успел вовремя, капитан Бойко уже собирался в дорогу.
— Валерий Антонович, здесь "ясак" для штаба фронта, — показываю на тюк, привезенный с собой, — Три шашки, пять коротких клинков и два люгера. Все, что смогли. Без ущерба для группы.
— Денис Анатольевич, Вы могли бы и поделикатней выражать свое отношение к штабным работникам. Тем более, что Ваш начальник тоже из их числа. — Господин капитан, улыбается. — Вот засажу Вас за рутинную штабную писанину, будете знать!
— Виноват! Кстати, о писанине. Прилагаю отчет об израсходовании денежных средств. Вся сумма потрачена на Михася Кунцевича, работника железнодорожной станции Лович.
