Перевозить обстановку было бы, конечно, безумием. Да и найти квартиру в переполненном городе совсем нелегко. Но у Корзнеров оказались в Могилёве дальние родственники, и по просьбе милой Сусанны согласились сдать Воротынцевым меблированный флигилёчек у себя в саду. Конечно, вести хозяйство здесь намного трудней, но дело к весне, печей не топить. Конечно, кое-что изменить, перевесить, переставить, довезти из московской утвари, а одну комнату освежить побелкой – хлопот много, но всё это живо, радостно. Алина бурно действовала, и даже хозяин удивился, „какой она орёл”. Да энергия её – неукротима, если есть на чём развернуться.
А кончились хлопоты с устройством – и вдруг надвинулась страшная апатия, пустота.
Нет, только ни за что не скисать! Держаться.
Сусанна, провожая, настаивала и настаивала: не поддаваться влекущему урагану упрёков, сердечной жажде высказаться до конца: от шквала самых справедливых обвинений может стать только хуже, и даже всё развалится. Гораздо умней притвориться, что всё прошло, на этом всё и забыто, что с той мерзкой женщиной всё кончено, отрублено и навсегда. Принять полностью как искреннее, сделать вид, что принято и поверено, и теперь только зорко следить. Но, добавляла Сусанна: ещё и быть весёлой для него, лёгкой, – с такой жгучей раной в сердце попробуй!…
Во флигеле стояло и пианино – но боже какое расстроенное, как можно было до такого состояния довести, дикари! А в чужом городе не так сразу найдёшь и хорошего настройщика, с первым попалась: он стал молоточки обрезать, и плохо. Нашла второго, этот бранился”, что первый испортил, ещё резал, исправил. На всё ушло немало времени и волнений, но вот музыка полилась и здесь! (Свой бы рояль сюда!) Алина теперь не могла бы без музыки и неделю, да после всего пережитого в чём другом душу отвести, если уста обречены на немоту? – только ежедневной музыкой она и вырывала себя из апатии. И пусть эти звуки охватывают мужа при входе. Уж там вникает, не вникает, какая вещь играется, но чистая музыка должна очищать и его замутнённую развратом душу.
– Знаешь, – сказала ему значительно, и хорошо у неё вышло: – Что бы там в мире ни случалось, войны, свержения, революции, но человек не должен погубить себя и свою душу.
И в этот миг глубоко-внимательно смотрела на него, вкладывая всё то, чего обещала не выражать открыто. Он вздрогнул, принял взгляд – и отвёл. Его это глубоко достало, она видела.
Да не только музыкой. Здесь, в вынужденной провинциальной запертости, можно было многое доделать и завершить – например, привести в порядок свой архив фотографий? Делать бы и новые снимки, ведь жизнь в Ставке – это не повторится. Но не такое отягощённое сердце надо иметь, нужна беззаботность. А так – делаешь-делаешь, да как вспомнишь, как потянется вся эта цепь мук и унижений, как он восторгался той негодницей, – прутьями раскалёнными пронзает всё существо, руки расслабляются, всё вываливается.
И – не стало ощущения обычного настоящего здоровья. Всё время какая-то слабость, без болезни. Записывала своё состояние в дневник.
Даже вспоминать себя отвергнутой – ад палящий! И ни с кем не поделишься: как рассказывать о пренебрежении мужа? Это уж с Сусанной так прорвалось в грозную минуту, слишком даже и перед ней распахнулась, теперь и перед нею гордость требует не проиграть мужа.
Держаться, держаться! Поплачешь скрытно – станет легче. Надолго ли?
Теперь бы в Могилёве восстановить? – чтоб он в свободные полчаса рассказывал ей из службы, о лицах, отношениях, препятствиях, удачах?
А её рассказов – он и вообще не ждёт, не спрашивает. Не угадывает, какие б её желания выполнить. А ведь в мелких признаках внимания вся и любовь. Уходя и возвращаясь, норовит поцеловать в щёчку, если Алина настойчиво не подставит ждущих губ. Правда, видно, что минувшая история ему не далась легко, он помучился хорошо, и это несколько облегчает: если страдал – значит любит.
Но снова подумаешь: а насколько ему настоятельно нужна жена? Придёт поздно вечером, свалится и заснул. И не знает, что ночью она лежала комочком и тихо плакала.
Может быть, всё-таки, он поддерживает тайную связь с ней? Не проверишь, не получает ли от неё писем на штаб. В карманах – пока ничего нигде ни разу не нашла. Но он может оставлять в штабе же. Алина остро ждала: а не заикнётся ли он, что ему необходимо ехать в Петроград „по делам службы”? Она, разумеется, поехала бы с ним, но не сразу бы о том объявила: сперва посмотрела бы, с каким видом он будет отпрашиваться. Другие офицеры ездят, в Ставке нетрудно изобрести повод. Но нет, он не заикнулся. Можно поверить, что если у них и не порвано, то прервано.
Алина понимала, что изменившаяся – нет, уже не прежняя! – жизнь велит ей быть вдумчивой и вникнуть в загадку происшедшего. Тогда в пансионе он был в таком размягчённом состоянии, всё бы выложил: чем же она его так привлекла? Как бы он ни успокаивал, что обе – разные, и области жизни разные, но в самом жгучем неизбежно пересечение, сравнение, предпочтение. А и из гордости уже не спросишь. Даже простой непосредственности с ним он лишил её своей изменой. А что ты рассказывал ей обо мне?… Да истерзанное сердце толкает: а как же она могла сходиться с тобой без страдания, что ты женат?… А мог ли бы ты совершить, что совершил, если бы уже тогда знал, ценой каких моих страданий это обойдётся?…
Даже свою живую откровенность надо перед ним душить! Но – взялась держаться.
Чем заняться? чем заняться!? Пришла счастливая мысль: навалить на себя ещё одно дело, освежать французский язык. В двух кварталах нашлась учительница, Эсфирь Давыдовна, знакомая хозяев, и совсем недорого бралась давать уроки, у себя дома. Да Алина больше всего на свете всегда любила учиться, ведь это наслаждение. „Давай вместе, – вызывала Жоржа, – как бы интересно, дружненько!” Некогда, да он и сколько-то помнит. „Ну давай, я на ночь буду тебе повторять свои уроки?”
Да ведь он не только дни, он и все вечера в штабе, и по воскресеньям, – много ли видятся они? Переездом в Могилёв Алина обрекла себя на прямое затворничество.
В одиночестве целыми днями – как не растравиться этим грызением? не сойти с ума?…
19" (по буржуазным газетам, до 14 апреля)
ОТЧАЯННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ АВСТРИИ.
СТАЧКИ И БЕСПОРЯДКИ В ГЕРМАНИИ.
НАРОДНЫЕ ВОЛНЕНИЯ В БОЛГАРИИ.
Добывание немцами жиров из трупов… из них выделывается маргарин…
… на фронте между Суассоном и Реймсом куётся заключительное звено счастья народов…
Неудача русской армии на Стоходе до некоторой степени затушёвывается исторической важностью русско-английской встречи в Месопотамии…
… Вековечное тяготение русского народа к Царьграду разве можно ставить в ряд завоеваний? Оно внушено культурными защитными целями, нельзя жить без выхода в белый свет. Царьград – ключ ко всеобщему миру. Именно демократия должна отстаивать интересы своего народа, созданные географией.
Лондон. „Таймс” пишет: „Переворот разогрел историческую дружбу между Россией и Соединёнными Штатами. Друзья России с дружеским вниманием следят за развитием революции.”
Президент бюро депутатов британских евреев в публичной речи указал на долг русских евреев в ответ на их освобождение – помочь продолжению войны.
Похороны жертв революции в Петрограде были смотр духовным и душевным силам нашей революции. Кто не следил с замирающим дыханием за стройными колоннами! Нельзя было не заразиться душевным напряжением, какой-то особенной проникновенностью… волшебная законченность организации…
Кадетский съезд. Совесть, разум и чувства нашего народа мощно вылились на съезде Партии Народной Свободы… Речи трёх министров – по своей политической ценности, душевному подъёму, государственной мудрости разве можно сравнить с лицемерным трусливым лепетом слуг старого режима?… Партия Народной Свободы остаётся верна своему принципу широкого народовластия…
… Русской Республике суждена удача. Она родилась – чтобы жить!… Уже парят в весеннем воздухе ласточки общемировой свободы.
Нельзя не преклониться перед моральным, духовным, то есть религиозным величием этой революции. Воистину, вера горы сдвинула. Мы переживаем нечто подобное тому, как 2 тысячи лет назад двое учеников Господних, шедших в Эммаус…
(Философов)
Товарищ министра внутренних дел Д. Щепкин заявил корреспондентам: „Успокоение в стране растёт с каждым днём. Все опасения о возможности аграрных беспорядков устранены. По всей стране к земельному вопросу население относится спокойно. И Совет рабочих депутатов не вызывает никаких трений с Временным правительством.”
