— Мы должны сохранить реальные ценности, господа! Реальные ценности! И он разъяснил, что за текущий год наш запас, к примеру сказать, жидкого мыла, упал с семнадцати центнеров до нуль, запятая, пять.
Невзирая не неодобрительные взгляды своего патрона, Штудман снова и снова выбегал в вестибюль. После четырех наплыв приезжих очень усилился, служащих в приемной конторе рвали на части, и поток вновь прибывающих наталкивался на тех, кто внезапно надумал уехать.
Штудман только бегло кивнул, когда Зюскинд шепнул ему, что господин из тридцать седьмого изволил принять ванну, потом лег в кровать и спросил бутылку коньяку и бутылку шампанского.
"Значит, все-таки пьяница, — подумал Штудман, разрываясь в тысячах забот. — Когда начнет буянить, я к нему пришлю нашего врача, пусть даст ему снотворного".
И он заспешил дальше.
Штудман только что опять улизнул из директорского кабинета, где главный директор Фогель доказывал, что большой запас яиц несет гостиницам разорение.
— Однако при настоящих обстоятельствах необходимо хорошенько взвесить, не следует ли все-таки держать известный запас… ввиду того, что подвоз свежих яиц… а к сожалению, также и яйца из холодильников…
"Идиот!" — подумал, кинувшись к дверям, Штудман. И с удивлением: "Почему я, собственно, так раздражен? Мне же с давних пор знакома эта болтология… Или гроза на меня так действует?.." И тут коридорный Зюскинд остановил его.
— Ну теперь пошло, господин директор, — сказал он, и его лицо угрюмо вытянулось над черным фрачным галстуком.
— Что «пошло»? Говорите скорей, что вам нужно, Зюскинд. Мне некогда.
— Да у господина-то из тридцать седьмого, господин директор! — сказал с укоризной Зюскинд. — Он говорит, в шампанском слизняк!
— Слизняк? — Штудман невольно рассмеялся. — Вздор, Зюскинд, вас просто морочат! Как мог слизняк попасть в шампанское? Никогда ничего подобного не слышал.
— А вот же попал один, — настаивал удрученно Зюскинд. — Я видел своими глазами. Большой черный слизняк…
— Вы?.. — Штудман стал вдруг серьезен, он раздумывал. Было совершенно невозможно, чтобы у них в отеле плавали в шампанском слизняки! Здесь не подавалось никаких фальсифицированных вин, закупленных у спекулянтов.
— Верно, сам пустил его в бутылку, чтоб подшутить над нами, — решил он. — Принесите ему бесплатно другую бутылку. Вот вам — для заведующего винным погребом.
Он быстро, на лету, выписал чек.
— И смотрите хорошенько, Зюскинд. Чтоб он не выкинул еще раз ту же штуку!
Зюскинд уже совсем сокрушенно помотал головой.
— Вы бы, может, сами к нему зашли? Я боюсь…
— Вздор, Зюскинд. У меня нет времени на такие затеи. Если не можете справиться сами, возьмите с собой свидетелем заведующего винным погребом или кого хотите…
Штудман уже мчался дальше. Небезызвестный стальной магнат Брахведе кричал в холле, что он снял номер за десять миллионов в сутки, а в счете поставлено пятнадцать…
Штудман принялся втолковывать магнату то, что тому давно было известно, а именно, что доллар вздорожал; он уговаривал одних, улыбался другим, сердитым взглядом напомнил бою, чтобы тот не зевал по сторонам; проследил, как усаживают в лифт параличную даму, отбился по трем телефонным вызовам…
И тут вновь предстал перед ним озабоченный Зюскинд.
— Господин директор! Прошу вас, господин директор! — прошептал он подлинным, бьющим по нервам театральным шепотом старого стиля, каким на сцене разговаривают заговорщики.
— Что там опять стряслось, Зюскинд?
— Господин из тридцать седьмого, господин директор!
— Ну что там? Ну что! Опять слизняк в шампанском?
— Господин Тухман (заведующий винным погребом) откупоривает уже одиннадцатую бутылку — во всех слизняки!
— Во всех? — закричал, не сдержавшись, Штудман. Но почувствовал на себе взгляды гостей и сошел на полушепот: — С ума вы, что ли, сошли, Зюскинд?
Зюскинд печально мотнул головой.
— Он из себя выходит. Не допущу, говорит, чтобы мне совали в вино голых черных слизняков…
— Идем! — крикнул Штудман и помчался по лестнице на второй этаж; он и думать позабыл о достойной осанке, какую администратор и замдиректор столь фешенебельного заведения обязан сохранять при любой ситуации. Озабоченный Зюскинд поспешал за ним.
Оба вихрем пронеслись сквозь изумленную толпу приезжих… и тотчас же распространился слух, неизвестно откуда взявшийся, будто колоратурное сопрано, графиня Багенца, которая должна была сегодня вечером выступить в ряде камерных концертов, только что разрешилась от бремени.
Вот они у номера 37. Учитывая обстоятельства, Штудман позволил себе пренебречь отнимающими время формами учтивости. Он только стукнул в дверь и вошел, не дожидаясь ответного «Войдите». Коридорный Зюскинд, следовавший за ним по пятам, тщательно прикрыл двойную дверь, чтобы шум предстоящего столкновения не услышали в других номерах.
В просторной комнате горел электрический свет. Гардины на обоих окнах были плотно сдвинуты. Равным образом и дверь в примыкающую к комнате ванную была закрыта и, как вскоре выяснилось, даже заперта. Ключ был вынут.
Гость лежал на широкой ультрасовременной кровати хромированной стали. Желтизна его лица, поразившая Штудмана уже в холле, казалась еще более болезненной на белом фоне подушки. К тому же на нем была пурпурно-красная пижама из очень, как видно, дорогой парчи — желтая плотная вышивка этой пижамы казалась блеклой рядом с желтушным лицом. Одну руку, сильную руку с поразительно красивым перстнем, он положил сверху на стеганое одеяло голубого шелка. Другая лежала под одеялом.
Все это Штудман увидел с первого же взгляда; он увидел также придвинутый к кровати стол и оторопел перед несчетным множеством стоявших на нем бутылок коньяка и шампанского. Их было не одиннадцать, как сказал Зюскинд, а гораздо больше.
Одновременно Штудман с досадой установил, что Зюскинд с перепугу призвал в свидетели не одного только заведующего винным погребом; подле стола выстроились бой, горничная, лифтер и еще какое-то серое, женского пола существо, из тех, вероятно, что помогают при случае в уборке комнат, — небольшая группа очень испуганных и растерянных людей.
Секунду Штудман соображал, не выставить ли ему первым делом за дверь всех свидетелей возможного скандала, но один взгляд на страшно дергавшееся лицо гостя убедил его, что надо действовать быстро. Он с поклоном подошел к кровати, назвался по имени и остановился, ожидая.
Лицо гостя сразу стало спокойным.
— Неприятно! — прогнусавил он тем заносчивым лейтенантским тоном, который Штудман полагал давно изжитым. — Чрезвычайно неприятно… для вас! Слизняки в шампанском — невообразимая мерзость!
— Я никаких слизняков не вижу, — сказал Штудман, бросив короткий взгляд на бокалы с шампанским и откупоренные бутылки. Сильней всего он был встревожен не этой нелепой претензией, а выражением безграничной ненависти в темных глазах гостя, дерзких и вместе трусливых, — Штудман никогда не видел таких глаз.
— Но они там есть! — крикнул гость так неожиданно, что все вздрогнули. Теперь он сидел в кровати, одной рукой вцепившись в стеганое одеяло, другую все еще держа под одеялом.
("Осторожно! Будь начеку! — сказал сам себе Штудман. — Он что-то затеял!")
— Все видели слизняков. Возьмите бутылку, нет, вон ту!
Штудман с равнодушным видом взял бутылку, посмотрел ее на свет. Он абсолютно уверен, что в шампанском ничего нет и что гостю это известно не хуже, чем ему. Он обманул каким-нибудь трюком коридорного и Тухмана — с какою целью, Штудман еще не знает, но не замедлит узнать.
— Осторожно, господин директор! — крикнул на этот раз коридорный Зюскинд, и Штудман обернулся. Но уже опоздал.
Разглядывая бутылку, Штудман отвел глаза от приезжего. Непостижимо тихо тот проскользнул из кровати прямо к двери, запер ее и теперь стоял там с ключом в одной руке и с пистолетом в другой, поднятой вверх.
Штудман не один год провел на фронте, направленное в него дуло пистолета не могло сразу вывести его из равновесия. Его больше испугало выражение ненависти и безысходного отчаяния на лице загадочного незнакомца. Это лицо было сейчас вполне спокойным, на нем не было никакой гримасы — скорее улыбка, злобно-насмешливая улыбка.
— Что это значит? — спросил коротко Штудман.
— Это значит, — сказал тихо, но очень отчетливо приезжий, — что здесь командую я! Кто не слушается, застрелю!
— Вы хотите отнять у нас деньги? Стоит ли? Для вас это такой пустяк! Вы разве не барон фон Берген?
— Коридорный! — сказал незнакомец. Он стоял великолепный, в пурпуровой, затканной желтым пижаме, слишком роскошной для его желтого, больного лица.
— Коридорный, налейте в семь бокалов коньяк. Я считаю до трех. Кто не выпьет, получит пулю в лоб. Ну, готово?!
