Я вцепился в сиденье своего стула так, как будто от этого зависела моя жизнь, мне хотелось сбежать из этой церкви к чертовой матери, найти какой-нибудь бар и напиться. Но тут я встретился глазами с какой-то женщиной, которая покивала мне и мило улыбнулась, словно говоря: все будет хорошо, ты справишься. У меня не было такой уверенности, но этот мимолетный контакт помог мне вспомнить, что привело меня сюда. Следующим заговорил тощий, как тростинка, парень, выглядевший на пятьдесят, хотя он сказал, что ему тридцать восемь – всего на год старше меня. Он поведал о двадцати годах пьянства и наркотической зависимости и о том, что уже два года как избавился от всех этих напастей. Все аплодировали, и я тоже: так хлопал, что руки заболели.
После этого другой мужчина почитал из Большой Книги, которую я когда-то знал наизусть, хотя теперь мою память имело смысл освежить, пусть даже на итальянском. После собрания все пили кофе, и я разговорился с сексуальной пятидесятилетней итальянкой, дважды разведенной, как она сказала. Я пожаловался ей, что никогда не делал в жизни решительного шага, а она заявила, что мне и не нужно, а потом пригласила меня к себе. В иное время я бы непременно согласился, но не теперь. Настолько я был предан женщине, которую только что оттолкнул от себя, и может быть, навсегда.
69
Обогнув Смита, я рухнул на единственный удобный стул в его номере.
– И ты тоже здравствуй, – сказал он.
– Не заводись. Я вернулся в Париж раньше чем через сутки и почти не спал.
– Тут лететь всего час, – ответил он, – и я тебя не заставлял.
– Час и сорок минут, – поправил я рассеянно, все еще прокручивая в голове вчерашний разговор с Александрой. – Ну, к делу.
– Сперва съешь что-нибудь. Есть булочки, сыр и кофе.
Я устал, был эмоционально истощен и умирал от голода, поэтому меня тронуло предложение Смита, сам бы я не решился попросить поесть. Пока я ел булочку и пил кофе, Смит курил сигарету и ждал.
– Знаешь, я, кажется, отказался от самой любимой женщины ради всего этого, – произнес я вслух то, что вовсе не собирался говорить.
– Все мы идем на жертвы, – ответил Смит. – Я тоже многим пожертвовал.
Мне не хотелось снова состязаться с ним, но я не удержался от замечания, что его жертвы – это часть его работы, залог продвижения по служебной лестнице, а мои жертвы сугубо личные.
Смит покачал головой и с такой силой ткнул сигаретой в пепельницу, что та чуть не опрокинулась.
– Это не входит в мои служебные обязанности.
– Что ты имеешь в виду?
Смит посмотрел на меня, потом в сторону, затем снова мне в глаза.
– Я аналитик криминальной разведки, исследователь, – он сделал паузу, – а не офицер полиции. В Интерполе такой должности нет. Наша работа состоит в том, чтобы собирать информацию о преступлении и передавать ее в те страны, которые сотрудничают с Интерполом.
– Погоди… Значит, у тебя тут нет никаких полномочий?
Он медленно кивнул. Так вот в чем она, его тайна, о которой я догадывался.
– А в Интерполе знают, чем ты занимаешься?
Смит отрицательно покачал головой.
– Тогда зачем ты этим занимаешься, зачем так рискуешь?
– Потому что я так же заинтересован в разгадке этой тайны, как и ты.
– Но если ты разгадаешь ее, ты станешь героем Интерпола.
Он издал смешок.
– Точнее сказать, если мы разберемся в этом деле и совершим важное открытие, то им будет труднее меня уволить.
– Я знал, что ты мне в чем-то лжешь.
– Ну да, а ты лгал мне сплошь и рядом. Так что мы квиты, – он вздохнул. – Ты думаешь, такому, как я, легко продвинуться по служебной лестнице в таком месте, как Интерпол?
– Не имею представления, – ответил я.
– Я двадцать лет отдал этой работе. Черт, разве о таком я мечтал… Я готовился стать новым Джеймсом Бондом, – он хохотнул и покачал головой. – Когда меня взяли в Интерпол, я думал, что чего-то добился, что я стал кем-то, а не просто безотцовщиной с окраины. Но знаешь, идя на этот сумасшедший риск, я чувствую себя как тогда, в начале пути… как будто я снова чего-то стою.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Это мне было понятно. О том же мечтал Перуджа: кем-то стать, чего-то стоить. Это то, о чем мы все мечтали в детстве, пока мир не стал слишком реальным, разрушив наши фантазии.
На минуту мы оба замолчали. Смит продолжал думать о чем-то своем, глядя в пространство перед собой.
– Знаешь, – медленно произнес он, – за двадцать лет было две женщины, с которыми у меня, можно сказать, складывались серьезные отношения. Но оба раза все кончилось плохо. Я винил их, но проблема-то была во мне. Всякий раз причиной была моя работа – нужно ведь продвигаться по службе и все такое – и к чему я пришел в итоге? Застрял на одном месте, торчу за письменным столом, мечтая вырваться.
– У тебя еще есть время. Сколько тебе лет, кстати?
– Сорок семь.
– Черт возьми, у тебя впереди еще половина жизни.
– Ага, под названием «старость».
Сочувственно посмеявшись, я не мог не вспомнить свою ситуацию: работа под вопросом, выставляться негде, всех женщин разогнал – теперь вот и Александру туда же.
– Когда ты молод, кажется, что впереди целая вечность, – продолжал Смит. – Но однажды просыпаешься, а тебе уже сорок семь, и ты думаешь, как же, черт побери, это получилось? Знаешь, я недавно случайно встретился с одной из тех женщин, с последней, мы были вместе два года. Сейчас она замужем, у нее двое детей, она показывала фотографии на телефоне. Я сказал, что рад за нее, но мне стало как-то грустно и обидно за себя. Сколько времени впустую…
– Устроил себе поминки по напрасно прожитой жизни?
– Заткнись, – огрызнулся он. – Просто жалею, что так вышло. Мне с ней было хорошо. Иногда не ценишь то, что имеешь, пока не потеряешь это.
Я вспомнил Александру: как она сидела напротив меня в кафе, как уходила.
– Я сам во всем виноват, – горько сказал Смит. – Но я многим пожертвовал ради этой чертовой работы.
– А ты думаешь, мне легко было? Ах, да, ты же знаешь мою биографию.
– Да, знаю. И я знаю, что жизнь и тебе ничего не поднесла готовым на блюдечке. Буга-га. А ты думаешь, Бейонн может сравниться с «домами Баруха»?
– Так что, померимся – чья жизнь никчемней?
– Да пошел ты, – сказал Смит.
– Сам иди, – парировал я.
Помолчав несколько секунд, мы оба расхохотались. Мы смеялись целую минуту, перестали, потом рассмеялись снова. Смит повел широкими плечами, словно стряхивая с себя все это: смех, философию, жалость к себе.
– Погоди-ка, – он подошел к шкафчику, достал оттуда большой пластиковый пакет и вручил его мне. – Думаю, это должно быть у тебя.
В пакете лежала картина моего деда. Несколько секунд я смотрел на нее, чувствуя, как по мне разливается теплая волна, потом от души поблагодарил Смита.
– Вот теперь за работу, – сказал он. – Хотелось покончить со всем этим, чтобы вместе разработать дальнейшую стратегию.
Я спросил, на что должна быть нацелена стратегия. Смит ответил: на то, чтобы найти настоящую «Мону Лизу» или как минимум разоблачить все подделки. Он засел за ноутбук и через некоторое время отыскал три известные копии «Моны Лизы» – в Вене, в Дюссельдорфе и еще одну в небольшом музее в Антверпене. Все они были датированы примерно тем временем, когда Шодрон делал свои подделки. «Если найдем еще одну, – говорил он, – то будет всего четыре, а если верить Перудже, их шесть». Он прибавил, что послал запрос и сейчас распечатает статистику подделок. Я спросил зачем, но Смит уже нажал «Печать», и из его переносного принтера полезла страница.
В верхней части страницы было название и логотип Интерпола: земной шар, окруженный оливковой веткой, а ниже – весы правосудия.
– Так что означает «Интерпол»?
– Сокращение от «международная полиция».
– Вы же вроде как не полицейские.
– Мы не полицейские. Я же говорил, мы проводим расследование, потом передаем материалы конкретной полиции, а та производит аресты.
