Он бежал долго, до тех пор, пока были силы, пока не стал задыхаться. Когда же ноги перестали его держать, он привалился спиной к шершавому стволу могучего тополя и повернулся лицом к своим следам. Он ясно слышал топот погони, тяжелое дыхание преследователей, и побелевшая рука все сильнее сжимала каменный нож.
Но скоро он понял: за ним никто не гнался. И не топот ему слышался, а бешеный стук собственного сердца. Тело вдруг обмякло, и Мизинец сел на корточки, глубоко втянув голову и по самые плечи утонув в снегу.
Так он сидел, пока не наступил рассвет, не растаял морозный туман и не вышло из-за гор солнце. Захотелось есть. Мизинец поднялся на ноги и, пересилив страх, крадучись и оглядываясь по сторонам, медленно побрел по своему следу в сторону стойбища.
На опушке леса он затаился. Там, где стояли жилища рода, расползались по снегу струйки чадного дыма — догорали шкуры и жерди. Широкая тропа уходила от стойбища в ту сторону, откуда вставало солнце. Мизинец понял: чужаки ушли. Но еще долго он боялся выйти из своего укрытия, не верил глазам и все ждал, не появится ли на белой тундре темное пятно бредущего человека.
Наконец голод победил страх, и юноша вышел из леса. Не подходя к сгоревшим шатрам, он медленным шагом обошел вокруг стойбища. Иногда он ложился на снег и не то рассматривал следы, не то нюхал. Скоро Мизинец знал, что, кроме него, из стойбища никто не убежал. Все следы были чужие, и вели они к шатрам. Шаги чужаков были короткими и глубокими: они шли согнувшись, готовые к нападению. Чужаков было меньше, чем мужчин рода, и с ними были женщины, но они напали внезапно, и потому победили.
Мизинец вспомнил свой сон, священного Ворона, его предупреждение и, сев прямо на снег, горько заплакал. Он хорошо знал законы Лесов и Тундры. Чужаки убивают всех, забирая только детей и молодых женщин. Поверженные пощады не знают. Духи не велят оплакивать погибших и тревожить их имена, но Мизинец, сидя на снегу, мысленно назвал каждого: и Толстяка, и Евражку, и Оленье Сало, и Сухого Листа, и Птенца Куропатки. Особенно тосковал он по убитому другу.
Когда мокрое от слез лицо стало зябнуть, Мизинец поднялся и подошел к тому месту, где стояли раньше жилища. Первым он увидел старика. Тот лежал на спине, раскинув руки. Грудь его была насквозь пробита копьем, а на лице застыла улыбка. Старик не успел проснуться. Смерть пришла к нему во сне, когда ему снился праздник Поедания.
Юноша наклонился и потянул его за рукав потертой меховой рубахи. Чужаки не раздели старика: слишком старой, как и он сам, была на нем одежда. Мизинец увидел глубоко вдавленный в снег нож из черного камня, тот самый, что дал старику Евражка, когда разделывали тушу медведя. Мизинец торопливо схватил его и медленно провел пальцем по острому лезвию. Теперь, когда он остался один на один с белым безмолвием тундры, такому ножу не было цены, потому что думать о себе предстояло самому, и уже никто из рода не придет на помощь.
Надежно спрятав нож в складки меховых штанов, Мизинец стал переходить от одного убитому к другому, заглядывая в их лица. Люди почти все были раздеты. На их телах зияли глубокие рваные раны. Не многие, видимо, успели проснуться.
Последним Мизинец нашел Птенца Куропатки. Друг лежал, глубоко зарывшись лицом в снег, подогнув неловко ноги. После удара он умер не сразу и еще хотел уползти в сторону от стойбища.
Мизинец опустился на колени и, тихо подвывая, стал разгребать снег. Странно, но тело Птенца Куропатки не было таким твердым, как у Обглоданной Кости, и Мизинец заторопился. А когда перевернул друга на спину, увидел лицо, залитое кровью, залепленное снегом. Он подумал, что пришел поздно. Душа Птенца Куропатки уже улетела на небо, в страну, где живут души воинов, павших в бою.
Сев на снег и охватив колени руками, Мизинец стал медленно раскачиваться из стороны в сторону. Ему впервые по-настоящему сделалось страшно. Он остался совсем один, а это значило, что скоро за ним придет смерть, потому что еще никто и никогда из его народа не мог прожить на земле один. Смерти Мизинец не боялся, он боялся одиночества и того, что, прежде чем душа покинет тело, он будет долго мучиться. Даже при солнце ему было страшно.
Вдруг он увидел: мутная капля растаявшего снега скатилась по щеке Птенца Куропатки к подбородку. Мизинец, еще не веря в чудо, наклонился над товарищем и прижал ухо к его груди. Тихий, едва уловимый перестук сердца услышал он. Душа Птенца Куропатки еще не покинула его тело.
Тогда он схватил друга под мышки и волоком потащил его к груде тлеющих шкур. Дрожащими руками он собрал валяющиеся вокруг куски дерева и раздул большой огонь, совсем не боясь того, что чужаки могут увидеть дым его костра. Долго тер Мизинец снегом белые щеки Птенца Куропатки и дул ему в рот, чтобы не дать душе замерзнуть и улететь. Он не оглядывался по сторонам, забыв осторожность. Он очень хотел услышать голос друга и поверить, что он не один.
Птенец Куропатки наконец зашевелился и открыл глаза. Мизинец вскочил на ноги, стал высоко подпрыгивать, размахивать руками и кричать.
— Мизинец, — сказал Птенец Куропатки, с трудом садясь. — Почему мне холодно? Разве мы не в краю небесных охотников?
— Нет! Нет! — закричал тот, продолжая прыгать от радости. — Мы с тобой не умерли, мы живы.
Птенец Куропатки стиснул голову руками.
— Болит… Болит!
Мизинец остановился перед товарищем, заглянул в бледное лицо.
— Посмотри вокруг…
Птенец Куропатки осмотрелся и тоже тихо спросил:
— Всех… убили?
— Женщин увели с собой…
— У-у-у!
Молодые люди долго молчали, думая об одном и том же: как жить и что делать дальше.
— Я хочу есть, — сказал Птенец Куропатки. — Дай мне мяса. Мизинец даже вздрогнул от его голоса и испуганно оглянулся.
Потом посмотрел в глаза товарища и тихо засмеялся.
— Сейчас. Но сначала мы завяжем тебе голову.
Чуть отойдя от стойбища, он откопал из-под снега щепотку белого мягкого мха и обрывком шкуры завязал рану Птенца Куропатки. Она оказалась неглубокой. Наконечник копья только вспорол кожу на голове, но не задел кость. Потом он побежал к лесу. Там под кучей сушняка была еще не открытая мясная яма, и, раз плосколицые не ходили в ту сторону, значит, она наверняка не была тронута.
Когда он вернулся, Птенец Куропатки медленно бродил по стойбищу. Мизинец бросил на снег заднюю ногу оленя.
— Давай есть, — просто сказал он. И от этих слов ему сделалось так легко и радостно, что он засмеялся. Если потребовалась еда, значит, все в порядке. Вдвоем они не пропадут. Вдвоем можно жить.
Юноши сели друг против друга, достали ножи и стали откалывать от мерзлого куска тонкие щепочки сахаристого розового мяса.
Когда от задней ноги оленя осталась только белая кость, Мизинец подобрал два очажных камня и ловко разбил ее, поровну разделив мягкий, не стынущий на морозе мозг.
— Ты можешь идти? — спросил он.
— Голова кружится…
— Все равно надо идти. Здесь больше нельзя оставаться.
— Да, — согласился Птенец Куропатки. — Нельзя беспокоить мертвых. Пора.
Вечер шел на землю. Ветер прилетел с Великого Холодного моря, начал гонять по истоптанному, залитому кровью снегу клочья обгоревших шкур.
— Ты говорил людям… — с горечью сказал Птенец Куропатки. — Ты предупреждал людей… Они не поверили…
Мизинец почувствовал, как он устал.
— Пошли…
Они поднялись на ноги. Мизинец еще раз оглядел темнеющую даль. Тундра была мертвой, и тогда, придерживая товарища за плечи, он повел его к лесу.
Очень скоро они нашли глубокую рытвину, сделанную весенней водой, и, выкопав в снегу снежную нору, тесно прижавшись друг к другу, крепко уснули.
Ветер пел над ними протяжную песню, заметая следы. В норе было тепло и тихо. Юношам снились страшные сны…
Глава II
— Мы идем много дней, — сказал Птенец Куропатки, — и не встретили ни одного человека. Зачем люди всегда уходят как можно дальше друг от друга?
— Разве я знаю? — подумав, отозвался Мизинец. — Про это надо спрашивать духов. Они забирают души мужчин и женщин, они одни понимают людей. Может быть, люди боятся друг друга?
Неделю юноши жили в снежной берлоге. Мизинец ждал, когда к Птенцу Куропатки вернутся силы и он сможет идти. Еды было много. Они жарили мясо на костре, но чаще ели сырым, потому что так они привыкли и так казалось им вкуснее.
Трижды ходил Мизинец к стойбищу и среди останков сгоревших жилищ отыскал несколько наконечников для копий. Наконечники были не очень хорошие — с зазубренными, выщербленными краями, но молодые люди не отчаивались. Из тонких крепких березок они сделали древки, очистили их от коры осколками камней и ремешками приладили наконечники. Теперь, когда в их руках снова было оружие, страх все реже приходил к ним.
