27
— Ну вкусно же, вкусно? — Катя заглядывает в лицо Егора, настырно требуя ответ. — Мы с мамой сами готовили!
Егор улыбнулся, кивнул и сделал еще глоток чая. Он слишком хорошо воспитан, но мне немало лет чтобы просечь притворство — наш чай Егору не по вкусу. Да и не чай это, а сплошные приправы, я сама такой только перед Новым Годом пью из-за аромата корицы.
— А давайте я вам еще налью?
— Ммм… еще? — Егор протянул кружку дочке, но я сжалилась над мужиком.
— Кать, беги одевайся, мы же на прогулку собираемся. А чай успеем еще попить.
Дочка надулась, вышла из кухни. Остановилась у лестницы, и поманила меня:
— Мам, можно тебя?
— Что? — подошла я к ней.
— Будь приветливой. Вот что ты дяде Егору чая пожалела? Он же обидится, — зашептала дочка.
— Яйца курицу не учат!
— Мам!
— Кать, у нас кружки поллитровые. Егор — большой мужчина, конечно, но литр чая — это даже для него слишком с самого утра.
— Понятно. Но все равно это было невежливо, — задрала дочка нос, надо же, воспитательница мелкая.
Катя начала подниматься по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и я крикнула:
— Колготы не забудь надеть! И носки сверху.
— Мам, не позорь меня, — топнула ногой дочка, и убежала, а я мысленно потерла руки — так тебе, Котя, потому что нечего маму воспитывать!
Вернулась на кухню я с твердым намерением предпринять то, что всё исправит. Подошла к Егору решительно, и…
— Эмм, а может, и правда еще чаю налить? — проблеяла я, оттягивая время.
— Спасибо, Насть, я напился. Было вкусно.
— Врешь ведь!
— В теории чай вкусный. На практике — на любителя.
— И ты не любитель, — заключила я.
— Не любитель, но я оценил жест с передачей мне традиционной кружки, наполненной чаем, который вы сделали сами, — выкрутился Егор.
— Катька у меня — щедрая душа.
— Она у тебя замечательная.
— Почему ты пропал? — выпалила я. — То есть… я понимаю, наверное, но я бы хотела объяснить. Егор, тот поцелуй — он понравился мне…
— А сейчас врешь ты, — мягко перебил меня Егор. — Не стоит, Насть, я взрослый дядя, лицо твое после того поцелуя помню. И выражение на нем было не «понравилось», а… озвучивать не буду, какое. Трагедии из этого не делаю, всё понимаю, никаких обид.
— Нет, ты не понимаешь! — сжала я кулаки. — Просто после десяти лет поцелуев с одним и тем же мужчиной трудно перестроиться. Мне было непривычно, но мне всё понравилось.
— Как скажешь, — кивнул Егор.
Не верит.
Черт, да я сама бы не поверила на его месте. Трясло меня тогда знатно.
— Мне правда понравился наш поцелуй, — зачем-то повторила я.
— Ладно, Насть, закрыли тему.
— Так почему ты не приходил к нам?
— Сначала к брату с семьей ездил, затем работал, — Егор надкусил курабье. — А вы с Катей как время проводили?
— Мы…
— Я готова! — торжественно объявила моя торпеда-дочь, кубарем спустившись с лестницы. — Идемте?
— Идем, — хором выдохнули мы с Егором.
Оделись, обулись, взяли палки для трекинга, и вышли на улицу. Катя крутится рядом со своим кумиром Егором, расспрашивает его про брата-баскетболиста, а я снова плетусь за ними, и проклинаю тот поцелуй.
Мне же правда понравилось! До того как включилась голова — очень нравилось, а потом пришли ненужные сравнения, и грянула истерика. Так стыдно теперь. А Егор… он отдалился. И мои объяснения ему не нужны.
Но поцелуй — это же такая ерунда! Не получился первый, так второй получится. А не второй, так третий. Я же ему нравилась, так зачем он отстраняется?
Или не так уж сильно я ему нравилась?
А мне нужно это — бегать за мужиком, и извиняться за неудачный поцелуй?
— А вы читали Тома Сойера? — прислушиваюсь я к Катькиному трепу.
— Читал. Давно.
— Мне бабуля читала. Мы с мамой ездили в город недавно.
— Здорово.
— А еще я у тети была, и кувыркалась через голову. У тети шкаф в зале, весь книгами забит. Смотрю — на обложках написано «А. С. Пушкин». Когда кувыркалась, чтобы равновесие держать смотрела на обложки. Ну я потом вышла к бабуле, спросила кто такой Ас Пушкин, а она как давай ругаться!
— Пушкин — наше всё, — расхохотался Егор. — Бабушка тебе объяснила, кто он такой?
— Да я знала это, просто забыла, — буркнула Катя, отпихнув палкой ветку, валяющуюся на дороге. — Но бабушка так покраснела, когда высказывала мне всё. Что я в школе не училась, что мама меня плохо учит, что я вырасту и уборщицей стану потому что я глупая, и…
— Что? — вклинилась я. — Кать, ты почему мне не рассказала что мама на тебя кричала и ругалась?
— Ой, — пискнула Катя, вдруг вспомнив что я рядом. — Мам, я… ну вы же с бабушкой часто ругаетесь, я не хотела чтобы ты знала. А бабуля сказала мне что стыдно не знать что Пушкина зовут не Ас, а Александр Сергеевич.
— Ты не глупая, — с улыбкой заметил Егор. — А к окончанию школы даже двоечникам приходится узнать кое-какие факты из биографии этого поэта, а такие умные девчонки как ты еще и стихи его учат, и всю жизнь помнят.
— И уборщицей ты не будешь, — добавила я мрачно, представляя, как выскажу маме за её ругань. — Бабушка у нас своеобразная. Я лет в двенадцать Есениным увлеклась, а мама его считала ужасным человеком и, соответственно, стихи его тоже не переваривала. Томик отобрала, и выбросила. А том стихов был из школьной библиотеки, между прочим.
— Тяжелое у тебя было детство, — подмигнул мне Егор, и я печально вздохнула.
— О да!
Вроде Егор начал немного размораживаться. И, надо признать, заслуга в этом не моя, а Катькина. Можно быть спокойной за дочкино будущее — с мужчинами она общий язык умеет находить. Жаль что я не умею.
Ноги у меня снова гудят, но я не жалуюсь, иду рядом с Егором и Катей, участвую в беседе, и немножечко чувствую себя из-за этого щенком, подлизывающимся к хозяину. Я как тот щенок, разве что язык не высовываю, а в остальном похоже: иду рядом, стараюсь быть вровень, улыбаюсь, подлизываюсь, и жду когда меня по головке погладят.
