— Я тебе помогу сдать выпускные экзамены, — вместо этого предложил он. — Вернее, попробую их принять.
Тамара не сдержалась и откровенно расхохоталась:
— Не сомневаюсь, что при этом раскладе я окажусь или круглой отличницей, или получу одни неуды.
Но Монучар, к ее удивлению, отнесся к обязанности экзаменатора с полной ответственностью, и уже через три дня Тамара получила на выбор три темы и засела за выпускное сочинение по «Преступлению и наказанию» Ф. Достоевского. И получила за него две четверки. Потом заработала трояк по литературе за то, что не знала ни одного стихотворения Блока. И пятерку по физике.
Все остальное она сдала на пятерки.
— Несмотря на две тройки… — подвел итог Монучар девятого мая, приняв последний экзамен, — будем считать, что со школьной программой ты справилась. Поздравляю! Что тебе подарить?
— Определенность.
— Че-го?!! — непонимающе раззявился грузин.
— Определенность. Я хочу точно знать, какая судьба мне уготована. Свобода, дальнейшее образование, долгожданная месть Толстой Заднице и дядьке Игнату? Или по-прежнему заточение в этом подвале с абсолютно размытыми перспективами…
— По-прежнему заточение в этом подвале, — ни секунды не размышляя, ответил Монучар. — С абсолютно размытыми перспективами.
— Ты не погорячился, генацвале? Не поторопился с ответом? — оторопела Тамара.
— Нет. Я давно ждал от тебя этого разговора.
— И как долго еще продлится этот мой плен у тебя? — Тамара почувствовала, как у нее задрожали коленки.
Она ожидала всего, чего угодно, но только не такого резкого и категоричного отказа.
— Откуда я знаю? — ухмыльнулся грузин.
Тамара замерла посреди комнаты и никак не могла решить, то ли ей сейчас разрыдаться, то ли подпрыгнуть и от души закатать пяткой в небритую челюсть этого деспота. Она выбрала третье — шагнула к беспечно застывшему на своей жесткой пружине каучуковому болванчику и с разворота влепила ему по башне ногой столь хлестко и резко, что пружина под манекеном аж загудела.
— Так же будет с тобой. — Тамара развернулась к развалившемуся в кресле Монучару и исподлобья обожгла его ненавидящим взглядом.
— Ты хочешь сказать, что убьешь меня, детка? — улыбнулся Моча. — Но ведь умру я — подохнешь и ты. Так что подумай.
— Подумаю… — Тамара почувствовала, как у нее запершило в горле, защипало в глазах. — Генацвале, послушай… А может быть, ты пошутил? Решил меня испытать? Скажи, что ты пошутил!!!
— Нет, я серьезно, — спокойно ответил он. — Не забывай, что ты моя собственность. Моя любимая игрушка, которую, пока сам с ней не наиграюсь, я никому не отдам. И никуда не отпущу. — Монучар поднялся из кресла и, на ходу доставая из кармана ключи, направился к двери. — Я на неделю уезжаю из города, — уже с порога обернулся он. — Жратвы в холодильнике предостаточно, так что с голодухи ты не помрешь. Впрочем, наверное, ты все равно решишь объявить голодовку. Что ж, вольному воля… — И он закрыл за собой дверь, оставив растерянную Тамару стоять посреди просторной комнаты-«студии».
Она не знала, что теперь делать. Она не знала, как теперь жить и стоит ли жить вообще.
Она не знала, что психологический эксперимент, начатый Монучаром почти два года назад, еще ни на шаг не приблизился к завершению.
Тамара отключила компьютер, откинулась на спинку рабочего кресла и бросила взгляд на часы: «21-35» и «+19°С». Монучар так и не появился. И, похоже, уже не появится. Чтобы сделать еще один шажок к окончательному разрыву в их отношениях.
Сколько их уже было, подобных шажков, за последние месяцы? Этакой семенящей походочкой медленно, но верно Монучар ведет Тамару к чему-то неведомому и ужасному. Она это чувствует.
Она уже давно знает, что этим все и закончится. Вот только, чем именно?
«Нет сомнений, что моей смертью. Потому, что живой меня Моча отсюда не выпустит. Он не привык рисковать, а я, способная отправиться в прокуратуру и рассказать там веселенькую историю о том, как провела два с половиной года в роли „любимой игрушки“ этого деспота… стану для Монучара непроходящей головной болью. А головные боли ему ни к чему.
До Нового, 1995-го, года осталось чуть более суток. Завтра уже 31 декабря.
Когда-то, давным-давно, это был мой любимый день. Утром мы с мамой ходили по магазинам, выбирая подарок для папы и закупая продукты к праздничному столу. Потом возвращались домой, и к этому же времени приходил с работы отец. Мама начинала возиться на кухне с салатами и тортом «Наполеон», а папа доставал с балкона загодя купленную елку, устанавливал ее в ведро с мокрым песком, и по всей квартире разносился аромат оттаивающей в тепле хвои. Я приставляла к антресолям стремянку, снимала оттуда картонную коробку с игрушками и принималась украшать елку. Праздник начинался…
Похоже, на этот раз у меня в комнате не будет даже искусственной елочки. И, вообще, неизвестно, успею ли я дожить до Нового года. Или навечно останусь в старом.
Или все же сегодня удастся сбежать?
Черт! Придет или не придет все-таки Монучар?
Вырубить Мочу, забрать у него из кармана ключи, запереть его в этой комнате — проще некуда. Но вот дальше… Черт его знает, какие сюрпризы преподнесет этот дом, заснеженный японский сад перед ним, высокая ограда, которую еще надо суметь преодолеть, чтобы оказаться на воле!
Ограда, до которой еще надо добраться. Не попавшись на глаза кому-нибудь из охранников, не напоровшись на собак и не угодив в какую-нибудь хитроумно расставленную ловушку».
Впервые она всерьез задумалась о побеге в мае, после того разговора с Мочей, когда он четко дал ей понять, что на благополучный исход ее плена рассчитывать не приходится.
Что ж, времени Тамаре с избытком хватило на то, чтобы трезво осмыслить все шансы, которые у нее оставались, чтобы все-таки вырваться на свободу. И первый — по правде сказать, и единственный — шанс она видела в банальном побеге. Никаких вариантов не просматривалось.
«Что же, побег так побег. Только не надо с этим спешить. Неплохо бы для начала усыпить бдительность генацвале, изобразить из себя полностью сломленную, смирившуюся с судьбой несчастную девушку. Кажется, такие роли мне раньше удавались».
Монучар был искренне удивлен, когда через неделю его встретила у дверей прежняя Тамара — накрашенная, тщательно одетая, со свежим маникюром и дежурной улыбочкой. Не было только поцелуя в щеку.
— Проходи, дорогой, — безразлично кивнула она на его любимое кресло. — Как командировка? Удачно?
И на следующий день, и через неделю, казалось, ничего не изменилось. Они, как и раньше, проводили вечер в беседах, сидя за журнальным столиком, потягивая кофе и легкое красное вино, закусывая горячими бутербродами, которые Тамара быстро готовила в микроволновке, и фруктами. К вопросу о будущем девушки они не возвращались.
Однажды Монучар преподнес своей пленнице большой букет роз.
…казалось, что все, как и прежде…
— Хочешь, я сегодня останусь у тебя на ночь?
— Хочу, — улыбнулась Тамара. — Но ты не останешься… Очень красивые розы.
— Почему не останусь?
— У меня месячные.
— Раньше тебе было на это плевать.
— Раньше из меня так не хлестало. Давай больше не будем об этом. Все, тема закрыта, — отрезала девушка.
Моча грустно вздохнул и развел руками — мол, нельзя так нельзя; придется подождать.
Он ждал ровно неделю, прежде чем снова вернуться к этому вопросу.
— Не желаешь перебраться в постельку? — игриво улыбнулся он, отставляя в сторону чашечку с кофе.
— Желаю. Но… не получится.
— Почему не получится?
— У меня месячные.
Монучар откинулся на спинку кресла и расхохотался:
— Наступили вечные месячные. Для меня. Этакий ледниковый период, который закончится, только при стечении самых благоприятных для этого обстоятельств.
— Ты что, мне не веришь?
— Неделю назад я поверил. Но теперь…
Тамара поднялась и молча направилась в ванную. Там она извлекла из мусорного пакета завернутую в лист писчей бумаги окровавленную прокладку.
Лист писчей бумаги отправился обратно в пакет. Прокладку Тамара швырнула Моче на колени.
— Теперь веришь?!!
— Верю, — зло процедил Монучар. На несколько секунд он буквально окаменел. Потом брезгливо смахнул прокладку на пол и отправился в ванную мыть руки.
Тамара проводила его насмешливым взглядом, отлично понимая, что нанесла горцу смертельное оскорбление тем, что отказала ему в любви второй раз подряд.
Конечно, куда разумнее было бы покорно отправиться с Монучаром в постель. Но именно в этом, даже во имя великой идеи побега, Тамара переломить себя не могла. «Больше ничего никогда от меня не получит, урод!» — решила она еще девятого мая после того, ставшего реперным в их отношениях, разговора. И не имела никакого желания вносить в это решение какие-либо изменения.
