Все дальше на юг. Мы уже начинаем спуск с хребта в долину Тес-Хема, когда вдруг замечаем, как слева от нас горит тайга. Она горит далеко, но именно в той стороне, куда нам надо. Она горит далеко, но даже страшно представить, какие опустошения может произвести огонь в сухом, прозрачном лесу.
Издали это похоже на извержение вулкана: огонь на горах и мощные выбросы тяжелого дыма с желтыми и даже красноватыми подпалинами. Никто, кроме нас, москвичей, не выразил по этому поводу ни малейшего беспокойства.
Неподалеку от Эрзина Милан попросил остановить машину. Выяснилось, что, въезжая на землю своих предков, он должен очиститься, совершить обряд. Для этого он собрал несколько сухих веточек, сложил шалашиком и возжег их. Затем посыпал разгоревшийся огонь крупкой сухого можжевельника (артыша) и позвонил в колокольчик. Затем из мешочка со священными принадлежностями появилась еще трубка, которую Милан забил чем-то и раскурил. Со времен, когда Тува была северной провинцией Китая, здесь в долинах возделывали культурную коноплю, из которой терли потом первосортный гашиш. Я подумал было, что Милан затянулся «травкой», но нет, курил он табак или просто какие-то листья, не затягиваясь. Покончив с курением, он собрал ритуальные принадлежности в мешок, и мы отправились дальше. Меньше чем через час мы въехали в Морен – поселок у подножия священной горы Улуг-Хайыракан (Белый медведь).
В школе нас уже ждали. Правда, не предложили с дороги даже стакана чая, что меня удивило: я устал и хотел есть. Школа, обнесенная забором, похожа была на отдельное поселение. Все строения в ней были одноэтажные, длинные, барачного типа. В одном размещались классы, в другом – музей, в третьем – столовая, в четвертом – библиотека, склад и т.д. Отхожее место оказалось армейского типа, разделенное на половинки «М» и «Ж». Потом выбежали дети на перемену, стали играть в мяч. Я пригляделся и понял, что играют в «вышибалу». Звонкие голоса детей эхом звучали в пустом воздухе: иногда казалось, что, кроме школьников, в целом поселке никого нет. Так, появится в конце улицы фигура – и исчезнет. Определенно, оживление царило только тут, на школьном дворе. Вышли на перемену старшеклассники, осмотрели машину, незнакомого кроя рюкзаки, потом, заметив у меня в руках фотоаппарат, попросили, чтоб я сфотографировал их на фоне горы.
– Это хорошая гора, – пояснили они.
Может быть, думали, что я не пойму «священная».
Покуда мы ехали в Морен, я немало узнал про эту гору. Больше всего меня потрясла история с одним человеком, который вопреки запрету подстрелил на Улуг-Хайыракане одну из охраняемых его властью коз. Никто не называет этих коз «священными», но святость горы на них тоже как бы распространяется, и поэтому вряд ли найдется охотник, который прельстится легкой добычей. Козы здесь не боятся людей, и их можно легко увидеть, особенно по утрам, когда они выходят к водопою. Ну а с этим мужиком было так: он и охотником-то не был, он работал на катке, асфальт укатывал. Когда пробивали дорогу, с продуктами были перебои, ну, он взял ружье, пошел в гору, подстрелил козу. А через несколько дней его раздавил каток. Его собственный каток, дорожный. Он полез под него что-то починить, что ли, а каток почему-то тронулся, а он почему-то не заметил…
Вот такая история…
Пока я припоминал все жуткие ее подробности, переговоры Бориса с директором школы подошли к концу, а заодно узнали мы, где, вероятно, ждет нас чай и ночлег: в горах стоят пастухи, у них две юрты, одна пустая. Найти их легко по тракторному следу. Так что не пройдет и часа, как мы вновь испытаем, что такое тепло, сытость и гостеприимство…
V. Шаманка Сара
Но тут уже воспротивился я.
– Послушайте, – тихо начал я свой мятеж. – Мы приехали сюда не только для того, чтобы устроить американцев, но и для того, чтобы найти шаманов. Так? Ведь мы договаривались?
– Да, – подтвердил Борис.
– Давайте узнаем, живет ли поблизости хоть один шаман, и заедем к нему. Хотя бы увидим нормального живого шамана.
– Надо попробовать, – согласился Борис.
Неожиданно Милан, которому хотелось определиться в незнакомых местах понадежнее и вкусить наконец еды и тепла, попытался отговорить нас.
– Они сказали, что там, за поселком, живет одна шаманка. Но дело в том, что эти шамана (он упорно употреблял эту забавную форму множественного числа), они… Ну, как это сказать? Они пьют… И если она сейчас пьяная, она не сможет показать обряд, она не сможет ничего…
Я удивился столь всеобщему обобщению – «шаманы пьют» – и об этом решил расспросить Милана подробнее. Однако пока что у нас не было ни малейшего повода для опасений…
– Так давайте заедем и удостоверимся, – настаивал я.
Настояния оказались небесполезными, и меньше чем через полчаса меж лиственниц у реки мы отыскали изрядно истрепанный непогодой дом, в котором и жила шаманка Сара.
– Сара, – спросил я, – откуда такое имя здесь?
– «Сара» по-тюркски значит молочница, доярка, – пояснил Милан.
Мы постучались в ветхую, покрытую скорлупками красной краски дверь.
Никто не откликнулся. Мы вошли. Шаманка была дома и была трезва. Вообще, сидящая в простом ситцевом платье старушка ничем не напоминала существо, общающееся с духами. Пока Милан вел переговоры, я оглядел дом. Он был из двух комнат, большую долю первой занимала печь, вторая же, отгороженная занавесками с изображениями свеклы и морковки, была невелика. На столике у окна лежала книга, которую женщина и читала до нашего прихода. Майн Рид, прочитал я, «Белый вождь». Однако тут переговоры закончились.
– Бубна у нее сейчас нет, порвался, – подытожил Милан. – Но она может сфотографироваться в ритуальном костюме, если вы хотите.
– Конечно, – сказал я.
Шаманка Сара удалилась за свою овощеводческую ширму и некоторое время отсутствовала. Она понимала Милана и даже понимала, что он хочет, но на меня смотрела сквозь припухлые веки своих раскосых глаз, как на совершенно чуждое существо.
Дело не в бубне – бог бы с ним, а зачем они приехали и чего они хотят, должно быть, думала она. Или они хотят, чтобы я танцевала перед ними или чтобы читала в их душах – о-о-о-о! – темных душах белых людей, в которых столько всякой трухи, столько приросших к нервам слов, столько грязной, не отфильтрованной чистым воздухом и тяжелой работой крови…
Терпеть она не могла праздного любопытства и больше всего не хотела, чтобы ее спрашивали, как там, на небе или под землей. Сроду она не бывала выше первого неба, зато знала, что старые деревья с глубоким дуплом обладают разумом, душой и языком. Но что белым до этого? Помнят ли они еще, о чем нужно спрашивать деревья? Что толку им рассказывать про свойства трав, дыма, воды источников, озер и рек? Нужно жить среди живой воды, чтобы знать, что вода бывает разная. Зато они, наверно, слышали про руны. Про руны она и сама слышала: что в древности ими было что-то записано, какие-то мощные заклятия, должно быть, только она их не знала. Пока был колхоз, она работала при коровах, а потом уж перебивалась кое-как. До рун ли ей было? Ладно… Она вышла из-за занавески в своем ритуальном облачении, и я вдруг увидел перед собой пожилую женщину, полную величия и силы.
Мы были милостивы и не стали ни о чем спрашивать; хватило нескольких кадров, чтобы снять шаманку Сару в шаманском наряде у двери дома и во дворе, на фоне горы. Чудесный китайский шелк темного синего цвета давно выцвел, и тем не менее узор на нем еще читался. Странно, но, позируя, шаманка все время принимала позу птицы – как будто готовилась взлететь. Напоследок мы подарили ей бутылку водки с прилепленной поверх этикетки сторублевкой. Шаманка рассмеялась:
– У вас так с деньгами и продают?
– Ну конечно!
Наконец-то контакт найден: мы вместе смеемся.
Должно быть, с шаманами трудно разговаривать – ведь они живут в мире, очень отличающемся от нашего. Я слышал рассказ о шаманах из Лаоса, которые после Второй мировой войны, оказавшись в конце концов во Франции, совершенно своеобразно ощущали антиномию «Восток – Запад».
Жить, объясняли они, здесь можно. Вот умирать тяжело.
Они говорили странные вещи:
– Ваши книги стирают нашу память…
Про тувинских шаманов я тоже узнал немало историй, но только одна настолько выламывается из обычного набора шаманских тропов, что заслуживает отдельного рассказа. Республика Тува, как известно, в состав СССР вошла поздно – только в 1944 году. Тогда же появилась здесь настоящая советская власть во всей ее силе – то есть вместе с НКВД. И чекисты, конечно, не оставили без внимания шаманов. Приводят одного на допрос. Следователь спрашивает: «А что, правда, что ты умеешь обращаться волком, вороном или маленькой птичкой?» – «Нет, – отвечает шаман, – неправда». – «Тогда что правда? Рассказывай». – «Нет, уж вы допрашивайте меня», – говорит шаман, и тут же становится их двое. Кого из двух допрашивать? «Допрашивайте меня», – требует шаман, и тут же рядом с ним третий точно такой же появляется. Когда до семи персон дошло, следователь допрос прекратил, опасаясь, видно, за свой рассудок. Шаман тоже проявил снисходительность, прекратил мультипликацию и стал опять в едином теле. Вертухай запер его в камеру, громыхнул ключами, сел курить. В это время кто-то по плечу его хлопает. Оборачивается он, а перед ним шаман стоит: «Слушай, а ты хорошо меня запер?» Тот – к глазку. Пустая камера. Снова отпирает дверь, вводит туда шамана, запирает. Все нормально: замок работает, щелк – и дверь трактором не выдерешь. И тут опять: «Слушай, а ты хорошо меня запер?» Шаман перед ним стоит, а камера пустая. В общем, что с этим шаманом делать, в тюрьме не знали, так и выпустили его…
