Прекрасное одухотворенное лицо, написанное анфас, обращено к зрителю. Темно-русые пряди волос и мягкая бородка окаймляют печально-отрешенный лик с высоким открытым лбом, чуть впалыми щеками и слегка приоткрытыми, словно о чем-то вопрошающими губами. Задумчивый взгляд скользит поверх зрителя в сторону. Основное внимание приковывают к себе выразительно написанные глаза молодого мужчины, в которых отражено богатство его внутренней жизни. Кажется, что они застыли, выражая колоссальную работу ума человека, задумавшегося над неразрешимыми вопросами окружающего его мира. Этот взгляд притягивает своей неизъяснимостью подобно тому, как притягивают взгляд и загадочная улыбка леонардовской «Джоконды».
Видимо, не случайно многие исследователи хотели обнаружить в этом портрете внутреннее родство с шекспировским Гамлетом. И хотя Тициана от английского драматурга отделяет полстолетия, его герой, кто бы он ни был, воспитанный на светлых идеалах гуманизма, как и шекспировский принц, вступает в конфликт с окружающим его миром подлости, зла и несправедливости.
Выдвинутый эпохой Возрождения идеал полноты развития предполагает цельность натуры, разносторонность познаний и интересов человека, в отличие от средневековой цеховой и сословной замкнутости. В своем стремлении видеть такого «всеобщего человека» (homo universale) венецианские гуманисты во многом опирались на ставшие доступными труды Аристотеля и Платона. Их привлекал описанный этими мыслителями образ свободного, всесторонне развитого человека, умеющего делать все. В качестве обязательной черты «универсальной личности» выдвигалось требование эстетического развития, содержащееся в знаменитом трактате «Придворный» Кастильоне, который всюду считался подлинным кодексом чести, порядочности, воспитанности и хорошего вкуса. Позднее появится несколько сходный трактат поэта Делла Каза «Галатео», который обретет широкую известность среди радетелей галантного поведения в обществе.
Тициан был хорошо знаком с Кастильоне, не раз встречался с ним в Венеции и Мантуе. Незадолго до его назначения папским нунцием в Мадрид он написал портрет известного литератора. В понимании Кастильоне идеальный человек — это личность всесторонне развитая и цельная. Все в таком человеке исполнено гармонии — душа и тело. Как правило, он изъясняется на хорошем итальянском языке без излишнего педантизма школьной грамматики, способен ценить музыку, живопись и поэзию, а также предаваться этим искусствам для собственного удовлетворения. Однако, как считает Кастильоне, заниматься искусством публично ему иногда не позволяет официальное положение. И эта оговорка автора в значительной мере урезала само понятие «свободы личности», с чем Тициану приходилось сталкиваться на примере многих друзей и знакомых. Он видел, как изменился поэт Бембо, получив сан кардинала и став более осторожным в суждениях. Будучи придворным поэтом и летописцем, его друг Ариосто также не был свободен в высказываниях. Да и сам Тициан, являясь официальным художником Венецианской республики, нередко вынужден был поступаться собственной свободой и делать то, что противоречило его убеждениям, привычкам, вкусам и желаниям. Это наводило на грустные мысли, особенно когда его торопили с заказами. Как хотелось бы писать то, к чему лежит душа, писать для себя, не думая о том, как это будет восприниматься кем-то!
* * *
Тем временем царица Адриатики готовилась к традиционному празднику регаты, который проводится каждое первое воскресенье сентября. Чтобы полюбоваться красочной феерией на воде, обычно съезжается множество людей из других городов. Большой канал с его дворцами и набережными превращается в огромный театр, зрители которого наблюдают за гонками на гондолах и других гребных судах. В бухте перед Сан-Марко выстраиваются на рейде мощный сорокавесельный буцентавр дожа, боевые галеры и корабли, украшенные штандартами и сигнальными флагами.
Посол Тебальди оповестил Тициана о прибытии в Венецию Альфонсо д'Эсте с Лаурой Дианти. Именитые гости остановились неподалеку от Турецкого подворья на Большом канале в собственном дворце, который достался в 1381 году феррарским д'Эсте в качестве приданого от породнившихся с ними венецианских патрициев Пезаро. При первой же встрече Тициан вручил герцогу обещанный ему ранее портрет, на котором Альфонсо д'Эсте изображен по пояс, положившим руку на одну из любимых им мортир. Этот портрет позднее видел Микеланджело, оказавшись в Ферраре. Работавший тогда над реконструкцией герцогского дворца известный архитектор Серлио свидетельствует в своих записках о реакции Микеланджело на показанный ему портрет: «…он не думал, что искусство могло такое сотворить, и добавил, что один только Тициан достоин звания художника».[63]
От феррарского посла стало известно, что герцог специально привез Лауру Дианти в Венецию на праздник, чтобы она немного развеялась после утраты любимого пажа-арапчонка, который недавно утонул в реке. Посол уговорил Тициана пририсовать арапчонка к почти готовому портрету морганатической супруги Альфонсо д'Эсте.
После продажи в конце XVI века всей художественной коллекции д'Эсте портрет Лауры Дианти в модном тюрбане (Торгау, собрание Кистерса) переходил из рук в руки. Одно время даже считалось, что это портрет турчанки, жены султана Сулеймана Великолепного. Изумительная по живописи картина была повторена автором, и с нее было сделано несколько гравюр. На авторской копии, которая ныне хранится в музее д'Эсте в Модене, на рукаве платья Лауры различим автограф Тициана, внесший ясность в вопрос о происхождении картины.
Расставшись с феррарским герцогом и его окружением, Тициан поспешил к ужину домой, где его ожидала радостная весть — он вторично стал отцом. Чечилия вновь разрешилась мальчиком, которого окрестили в соседней церкви и нарекли Орацио. Крестным отцом вызвался стать оказавшийся в Венеции Ариосто, который и внушил родителям мысль дать сыну имя великого Горация. Как обнаружится позднее, младший сын Орацио не оправдает данного ему имени и поэтом не станет, а пойдет по стопам отца.
Нежданной встрече с другом Тициан был несказанно рад. Им было о чем поговорить и отвести душу после долгой разлуки. Хотя бурные события вокруг следовали одно за другим и заставляли считаться с ними, для двух друзей вечным и незыблемым оставалось служение искусству и литературе.
В отличие от крикуна-первенца новорожденный был на удивление спокойным ребенком, давая родителям выспаться. Но теперь следовало побеспокоиться и о женитьбе, с которой нельзя больше тянуть. Как христианин, Тициан не мог допустить, чтобы оба его сына считались незаконнорожденными и стали бы изгоями в обществе. Ему вдруг вспомнилась недавняя тяжелая болезнь, и он с ужасом представил, что будет с Чечилией и детьми, если он вдруг умрет. Они останутся без всяких прав на его состояние и без средств к существованию. От одной только мысли его бросало в холодный пот. Вот когда ему понадобились рекомендации знакомого юриста Риминальди. К счастью, тот после отъезда герцога с Лаурой Дианти остался на неделю в Венеции и дал Тициану на сей счет все необходимые разъяснения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
