Парни забрали у Месснера коробку и вывалили ее содержимое на пол. Там были отдельные тоненькие брошюры и толстые переплетенные книги, тысячи страниц, покрытых нотными знаками. Они просеивали все это музыкальное богатство, перетряхивали его и перелистывали, как будто действительно между страниц могли находиться деньги.
– Поразительно, – сказал Месснер. – Только что тем же самым занималась полиция за стеной, и вот мы снова вынуждены терпеливо смотреть на такое безобразие.
К мальчишкам подошел Като и опустился рядом с ними на колени. Как только они просматривали брошюру, он тут же брал ее у них из рук и тщательно отсортировывал Россини от Верди, Шопена от Беллини. Иногда он останавливался и читал страницу, как будто это было письмо из дома, и его голова при этом покачивалась в такт музыке. Когда ему попадалось что-нибудь особо интересное, он отдавал это в руки Роксаны Косс, кланяясь при этом в пояс. Он не просил Гэна переводить: все, что ее интересовало, находилось здесь.
– Мануэль шлет вам свои наилучшие пожелания, – сказал Месснер отцу Аргуэдасу. – Он сказал, что, если вам понадобится что-нибудь еще, он найдет это специально для вас.
Священник понимал, что впадает в грех гордыни, и все же наслаждался тем, что именно он сыграл главную роль в доставке нот. Он до сих пор чувствовал головокружение от ее голоса и не мог точно выразить свое состояние. Он пошел посмотреть, открыты ли окна. Он надеялся, что стоящему за стеной Мануэлю удалось хоть что-нибудь услышать, хотя бы одну ноту, хотя бы один пассаж. Благословен тот день, когда он оказался в этой тюрьме! Тайны Христовой любви никогда не были ему ближе – ни тогда, когда он служил мессу или причащался Святых Таин, ни даже в тот день, когда он проходил церемонию посвящения. Теперь он понял, что только сейчас перед ним приоткрывается тот настоящий путь, по которому ему предстоит идти в жизни, слепо и безрассудно, как назначено судьбой, хоть на смерть. В смерти – вознаграждение, в смиренном предании своего сердца богу заключено величие, которое не поддается описанию. В какой-то момент человек уверен, что для него все потеряно, но посмотрите, что он получает взамен!
В тот день Роксана Косс больше не пела. Ее голос сделал то, что от него требовалось. Она занималась тем, что, сидя у окна на кушетке вместе с господином Осокавой, просматривала партитуры. Когда им нужно было что-нибудь друг другу сказать, то звали Гэна, но просто удивительно, до чего же редко они прибегали к его услугам! Присутствие господина Осокавы вселяло в нее спокойствие. Может быть, это отчасти объяснялось отсутствием общего языка, потому что теперь она верила, что он во всем и полностью с ней согласен. Она напевала начало какой-нибудь партитуры, и он тут же понимал, что именно она поет, а затем они вместе листали страницы. Господин Осокава не умел читать ноты, но он с удовольствием их рассматривал. Он не говорил на языке либретто, на языке певицы, на языке этой страны, и тем не менее он начал чувствовать себя в этом смысле более раскованным, чем когда-либо раньше в своей жизни. Эти мелкие промахи его уже особенно не тревожили. Вместо этого он теперь пребывал в состоянии потрясения от того, что имеет: от возможности сидеть рядом с этой женщиной и смотреть, как она читает. Ее рука порой касалась его руки, когда она клала ноты на кушетку между ними, и продолжала покоиться на ней, пока она продолжала читать.
Через некоторое время к ним подошел Като. Он поклонился сперва Роксане, потом господину Осокаве.
– Как вы думаете, ничего, если я поиграю? – спросил он своего начальника.
– Я думаю, что это будет замечательно, – ответил господин Осокава.
– Как вы думаете, это не помешает ее чтению?
Господин Осокава жестом изобразил игру на рояле, а потом кивнул на Като.
– Да, – сказала Роксана и тоже кивнула. Потом протянула руку за нотами. Като подал ей ноты.
– Сати, – сказал он.
– Сати, – улыбнулась она и снова кивнула.
Като подошел к фортепиано и заиграл. Теперь он играл совсем не так, как в первый раз, когда окружающие никак не могли поверить, что такой талант находился среди них и никто о нем не знал. Его игра была совсем не похожа на пение Роксаны, во время которого сердца всех присутствующих, казалось, замерли и забились вновь лишь после того, как она замолчала. Сати – это всего лишь музыка. Можно слушать ее красоту и не быть ею парализованным. Пока Като играл, мужчины продолжали читать книги или смотреть в окно. Роксана продолжала перелистывать партитуры, но периодически останавливалась и закрывала глаза. Только господин Осокава и священник в полной мере понимали важность этой музыки. Каждая нота звучала отчетливо. Это измерение времени, которое от них уходило. Это интерпретация их собственной жизни в тот самый момент, когда они ее проживают.
В доме находился еще один человек, понимавший эту музыку, но не из числа заложников. В прихожей стояла и, не отрываясь, глядела в угол гостиной Кармен. Кармен, которая понимала ее прекрасно, хотя и не могла это выразить словами. Благодаря музыке в ее жизни наступили счастливейшие минуты. Когда она была ребенком и, лежа на своем соломенном тюфяке, грезила по ночам о разных чудесах, то даже вообразить себе не могла подобное чудо. В ее семье, живущей в горах, вряд ли кто-нибудь мог себе даже представить, что есть дома, построенные из кирпичей, в которые вставлены стеклянные окна, отчего в этих домах никогда не бывает ни очень холодно, ни очень жарко. Она сама никогда бы не поверила, что на свете существует такой огромный ковер, похожий на цветущий луг, или такой потолок, сверкающий золотом, или что могут существовать такие женщины из белого мрамора, которые стоят по сторонам камина и держат на головах каминную плиту. Даже этого было бы достаточно, музыки, и живописи, и сада, который она патрулировала с винтовкой в руках, но здесь была еще еда, которую давали каждый день, так много еды, что часть ее даже пропадала, несмотря на то что они всякий раз пытались доесть ее. Здесь были глубокие белые ванны и изогнутые серебряные краны, из которых без ограничений текла горячая вода. Здесь были стопки пушистых белых полотенец, подушек и шелковых одеял, таких огромных, что под ними можно было ворочаться и кататься сколько угодно, и никто даже не догадается, где ты находишься. Да, конечно, командиры добивались чего-то хорошего для народа, но разве они сами не были народом? Разве это так уж плохо, если больше ничего не случится и они все вместе останутся в этом замечательном доме навсегда? Кармен усиленно молилась. Она молилась, стоя рядом со священником, в надежде, что это придаст ее просьбам особую убедительность. Она молилась о том, чтобы ничего не произошло. Она молилась, чтобы господь взглянул на них сверху и увидел, как прекрасно их нынешнее существование, и оставил бы их в покое.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
