…Итак, очевидно, что действиями Дегаева руководили чувство жестокой мести Судейкину и неуемное желание оправдаться в глазах товарищей по партии и вымолить у них любой ценой право на жизнь. По нашему мнению, требует обстоятельного ответа еще один весьма важный для оценки общей ситуации вопрос: почему Дегаев «выкинул белый флаг» и приехал сдаваться в Женеву? Ответ тоже напрашивается сам собой: к 1883 году в личной безопасности Дегаева как агента Судейкина выявились первые серьезные бреши. В их возникновении были повинны, по нашему мнению, как его оперативный руководитель, так и несогласованность в действиях различных полицейских инстанций.
Персональная вина Г. П. Судейкина, как это нам представляется, заключалась в том, что он все-таки не смог надежно зашифровать причастность Дегаева к многочисленным арестам народовольцев, как он это сделал в случае с Фигнер. Объективно говоря, он при всем желании и не мог это сделать, так как аресты к тому времени по следам «командировок» Дегаева проводились во многих местностях империи, и это обстоятельство, конечно, не могло не бросить черную тень подозрений народовольцев именно на него.
Перед Судейкиным встал жесткий выбор: или одним ударом ликвидировать всю выявленную в империи структуру «Народной воли» и обеспечить тем самым прежде всего личную безопасность царя и его семьи, или арестовывать террористов не всех сразу, а постепенно и дозировано, выводя из-под их подозрений своего коронного агента и неся вместе с тем персональную ответственность за любой, вполне возможный, неожиданный террористический акт с их стороны. Величины на чашках весов были несопоставимыми, и безопасность царствующего дома перетянула все другие соображения. Как бы ни был важен и ценен источник, в конце концов, его личная безопасность отнюдь не является для спецслужбы самоцелью. И Судейкина в данном случае можно понять[65].
Второе обстоятельство заключалось в несогласованности действий между полицейским розыском, осуществлявшим агентурную разработку народовольцев, и органами прокуратуры, которые вели дознание по их делам и передавали их затем на рассмотрение судов разных инстанций. Существовало раньше и существует до сих пор трудно преодолимое противоречие между вполне понятным желанием розыскного органа сохранить работавшую по делу агентуру от реальной угрозы расшифровки в процессе дознания и следствия и также вполне объяснимым стремлением прокуратуры подкрепить доказательную базу по расследуемому делу свидетельскими показаниями этих агентов.
Высший класс агентурно-оперативной разработки состоял и состоит в том, чтобы с помощью работающей по делу агентуры выявить реальную свидетельскую базу из причастных к делу лиц и только на ее основе вести дальнейшее дознание и следствие по делу арестованных преступников. Когда по какой-либо причине, которая чаще всего свидетельствует о низкой профессиональной подготовке разработчиков, эта свидетельская база не выявлена или, по мнению прокуратуры, недостаточна для успешного завершения дознания и передачи дела в суд, скрепя сердце приходится идти на часто невосполнимые для агентурной работы жертвы, легализуя показания агентуры путем ее допроса в качестве свидетелей по делу.
Какими соображениями руководствовался прокурор А. Ф. Добржинский, составивший себе имя и известность на многочисленных процессах народовольцев в 80-х годах XIX века, и согласовывал ли он свои действия с Судейкиным, когда сразу после ареста Фигнер в Харькове в доме предварительного заключения он показал ей тетрадку с доносами Дегаева, нам не известно. На наш взгляд, в отношении Фигнер дознание и без того располагало вполне приличной доказательной базой, и прокурор поступил так не из-за желания подкрепить ее доносами Дегаева, а лишь для того, чтобы произвести на подследственную психологическое давление, сломить ее волю к сопротивлению и таким образом вынудить к даче признательных показаний. В результате Добржинскому достичь своих амбициозных целей не удалось, но коронного агента Судейкина он «сжег».
И наконец, теоретически не исключен также вариант того, что ввиду неизбежной в результате массовых арестов народовольцев расшифровки Дегаева как агента Судейкин уже поставил на нем крест. Если это так, то Дегаев не мог не почувствовать этого и не сделать для себя необходимые выводы. Несомненно одно: не запоздалая совесть заговорила в душе Дегаева, когда он в сентябре 1883 года ринулся в Женеву, чтобы упасть на колени перед Тихомировым и очиститься от скверны предательства, а животный страх за свою жизнь и хорошо продуманная и разыгранная, как по нотам, попытка спасти ее убийством Судейкина.
Дегаев весной 1883 года доставил для «Листка „Народной воли“», издававшегося в Петербурге, и «Вестника „Народной воли“», издававшегося за границей, отредактированные в Департаменте полиции тексты речей подсудимых по делу «17-ти» народовольцев, давшие основания для их резкой критики Тихомировым на страницах эмигрантской прессы, что с нескрываемым недоумением и явной обидой было воспринято впоследствии осужденными. Смятение, злоба, обида, чувство позора, стыда, унижения и мести жандармам наполнили души революционеров. Судейкин добился того, что хотел, но своими мерами он переполнил чашу терпения народовольцев. Такова было логика ожесточенной и бескомпромиссной борьбы без правил с его стороны, ответом на которую с другой стороны было его хладнокровное и жестокое убийство. Именно при этом непременном условии Тихомиров обещал сохранить жизнь и свободу Дегаеву.
…Прощенный Дегаев вернулся в Россию и в декабре 1883 года снял квартиру в доме № 93 по Невскому проспекту, которая, кстати, сохранилась до наших дней. В помощь ему вскоре из Киева прибыли народовольцы В. П. Конашевич (1860–1915) и Н. П. Стародворский (1863–1918). В квартире Дегаева в роли его лакея осторожный Судейкин поселил штатного сотрудника Петербургского охранного отделения, запасного унтер-офицера П. И. Суворова.
Трагедия разыгралась между четырьмя и пятью часами вечера 16 декабря 1883 года, когда Судейкин вместе со своим племянником, казначеем охранного отделения Н. Д. Судовским, прибыл на эту конспиративную квартиру. Там его уже с нетерпением ждали убийцы, вооруженные пистолетом и ломами («железными, полупудовыми, около аршина длиной», как свидетельствует Тихомиров). «Лакея» Суворова Дегаев заранее под благовидным предлогом вывел из квартиры. Сняв в прихожей и столовой верхнюю одежду, в которой остались револьверы, они прошли в квартиру, причем Судейкин неосмотрительно бросил на диван в столовой палку с вмонтированным в нее стилетом. Дегаев выстрелил из револьвера Судейкину в спину и стремглав покинул квартиру, опасаясь, очевидно, того, что подельники, покончив с Судейкиным, могли убить и его[66].
Огнестрельная рана, нанесенная Дегаевым Судейкину, оказалась, по свидетельству судебно-медицинской экспертизы, смертельной, однако Стародворскому и Коношевичу потребовалось нанести ему еще несколько ударов ломами по голове, прежде чем им удалось добить свою жертву. Смертельно раненный выстрелом Судейкин, несмотря на всю свою недюжинную физическую силу, уже не мог оказать им какого-либо реального сопротивления, и они, в сущности, зверски добивали полумертвого человека. Николаю Судовскому убийцы успели нанести несколько ударов ломами по голове, после чего оставили умирать в луже крови на полу спальни, но он, к счастью, остался жив.
О смерти и отпевании Судейкина, которое происходило в церкви Мариинской больницы, в газетах столицы империи были напечатаны лишь короткие сообщения. 17 декабря Главное управление по делам печати распространило циркуляр «О запрещении высказывать в печати какие бы то ни было суждения об убийстве подполковника Судейкина, которое произошло в ночь с 16 на 17 декабря 1883 года». Александр III на докладе министра внутренних дел графа Д. А. Толстого «собственноручно начертать соизволил»: «Я страшно поражен и огорчен этим известием. Конечно, мы всегда боялись за Судейкина, но здесь предательская смерть. Потеря положительно незаменимая. Кто пойдет теперь на подобную должность? Пожалуйста, что будет дознано нового по этому убийству, присылайте ко мне. А.».
18 декабря 1883 года государственный секретарь А. А. Половцев записал в своем дневнике: «В 2 часа у Толстого, весьма взволнованного убийством Судейкина. Судейкин был выходящая из общего уровня личность, он нес жандармскую службу не по обязанности, а по убеждению, по охоте. Война с нигилистами была для него нечто вроде охоты со всеми сопровождающими ее впечатлениями. Борьба в искусстве и ловкости, риск, удовольствие от удачи — все это играло большое значение в поисках Судейкина и поисках, сопровождавшихся за последнее время чрезвычайными успехами».
