— Скажи мне, чего ты хочешь. Опиши подробно.
Мне приходится сдержать стон.
— Что?
— Сейчас.
Я смотрю на него сверху вниз. Он хочет, чтобы я описала, чего я хочу прямо сейчас, пока
он трахает меня языком? По-видимому, так. Я прикусываю нижнюю губу и пытаюсь сосредоточиться сквозь волны удовольствия, которые он посылает по моему телу. У меня было много времени, чтобы узнать свои вкусы и вкусы Аида, но это похоже на совершенно другой уровень.
— Я, э-э, я хочу…
Я не хочу ему говорить.
Я зарываюсь пальцами в его волосы и приподнимаю бедра, чтобы дать ему лучший доступ. Несмотря на мою хватку, Аид легко отрывается от меня. Его брови сходятся, когда он изучает мое лицо.
— Учитывая все, что мы сделали за последние несколько недель, чего ты можешь хотеть, что
заставляет тебя колебаться сейчас?
— Мне нравится быть с тобой. Мне нравится то, что мы делаем вместе.
Он хмурится еще сильнее.
— Персефона, если бы я не был готов дать тебе все, что тебе нужно, я бы не спрашивал.
Я не хочу. Я действительно, действительно не хочу этого. Это слишком неправильно, слишком грязно, даже для нас. Я знаю, что это в высшей степени лицемерно — вызывать Аида за то, что он сдерживается со мной, а затем поворачиваться и делать то же самое с ним, но это кажется другим. Это совсем другое.
Он двигается, пока я все еще борюсь с собой, садится и сажает меня к себе на колени. Моя спина прижата к его груди, мои ноги раздвинуты до внешней стороны его бедер. Точно так же, как я была в ту ночь, когда он заставил меня кончить, а потом я оседлала его член на глазах у всех.
В ту же ночь, которая посеяла фантазию, которую я боюсь озвучить.
Аид скользит рукой в мои трусики, чтобы обхватить мою киску ладонью и ввести в меня два пальца. Затем он замирает, удерживая меня на месте самым интимным из возможных способов.
— Ты напряжена, маленькая сирена. Это возвращает воспоминания?
— Конечно, нет. Почему ты так говоришь? — Я говорю слишком быстро, мой голос слишком
хриплый, чтобы моя бравада была хоть немного убедительной.
Он целует меня в шею и движется к моему уху.
— Скажи мне.
— Я не хочу.
— Ты думаешь, я буду судить тебя?
Дело не в этом. Я всхлипываю, когда он проводит пальцами по моей внутренней стенке. Просто так, правда срывается с моих губ.
— Я не хочу делать ничего такого, чего ты не хочешь делать.
Он замирает на одно долгое мгновение, а затем хихикает у моей кожи.
— Я задел тебя за живое той ночью, не так ли? — еще один восхитительный изгиб его пальцев.
Его голос грохочет у меня в ухе. — Скажи это. Расскажи мне, какие фантазии крутились у тебя в голове после той вечеринки.
Мое сопротивление рушится. Я закрываю глаза.
— Я хочу быть той, кто стоит на возвышении. Не в темном углу с тобой. Прямо там, в центре
внимания, пока ты трахаешь меня на глазах у всех. Где ты заявляешь на меня права и делаешь меня своей, где все могут видеть.
Он продолжает поглаживать мою точку G. — Это было так сложно?
— Да. — Я хватаю его за предплечье, но даже я не могу сказать, пытаюсь ли я оттолкнуть его или
заставить его прикасаться ко мне. — Я знаю, тебе не нравится, когда тебя так выставляют напоказ.
— Мммм. — Он покусывает мочку моего
уха. Он прижимает тыльную сторону ладони к моему клитору. — Ты думаешь, есть что-то, чего я не дал бы тебе, пока ты моя? Чертовски что угодно, маленькая сирена.
У меня нет слов, но это нормально, потому что у него, по-видимому, достаточно слов для нас обоих. Он продолжает эти медленные движения, непрерывный поток удовольствия проходит через меня, все туже и туже, как будто у нас есть все время в мире.
Время — это то, чего у нас нет.
Его свободная рука поднимается, чтобы сдернуть бретельки моего платья с моих плеч и позволить ему упасть до талии. Почему-то быть полуодетой, пока он трахает меня пальцами, кажется еще сексуальнее, чем если бы я была голой. Аид всегда знает, что выводит меня из себя сильнее всего, и он никогда не стесняется воплощать это в реальность.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Я перегну тебя через стул и задеру твою юбку, чтобы все могли увидеть твою маленькую
нуждающуюся киску. Широко раздвинул тебя пальцами.
— Да, — выдыхаю я.
— Я отдам это тебе, любимая. Я отдам тебе все. — Он мрачно усмехается. — Ты хотела бы знать
правду?
— Да.
— Я тоже получу удовольствие, разыгрывая эту фантазию. — Он вводит в меня третий палец. -
Если я захочу раздеть тебя и трахать, пока ты не начнешь молить о пощаде, это именно то, что я сделаю. Потому что это доставляет мне удовольствие. Потому что это избавит тебя от этого. Потому что нет ничего, о чем ты могла бы меня попросить, чего бы я тебе не дал. Ты понимаешь?
— Да.
Вот оно, то, что я не могла до конца осмыслить, причина, по которой эта темная угроза была для меня такой многообещающей. Я должна была знать, что он поймет, не должна была сомневаться в нем.
Аид поднимает меня и перегибает через подлокотник дивана. Он задирает мою юбку и стягивает трусики до бедер.
— Не двигайся. — Он уходит на несколько секунд, и вот уже шуршит обертка от презерватива. А
потом он проникает в меня, дюйм за дюймом.
Эта поза создает более плотную посадку, и мои трусики мешают мне раздвинуть бедра. Это самое легкое рабство, какое только можно себе представить, но оно делает это в тысячу раз горячее. Аид цепляет пальцами мои бедра, а затем трахает меня. Я пытаюсь ухватиться за подушку, но мои пальцы скользят по коже, не в силах найти опору. Аид не колеблется. Он притягивает меня вверх и обратно к своей груди, одной рукой обхватывая мое горло, а другой опускаясь вниз, чтобы надавить на мой клитор. Каждое движение создает восхитительное трение, которое заставляет меня взлетать на новые высоты.
Его голос такой низкий, что я скорее чувствую его, чем слышу.
— Твоя киска принадлежит мне, и я могу делать с ней все, что мне заблагорассудится. На
публике. наедине. Там, куда я захочу. Так же маленькая сирена — моя.
— Если я твоя… — А я таковая и есть.
Несомненно, так оно и есть. Я не могу отдышаться, едва могу произнести следующие слова. — Тогда ты тоже мой.
— Да, — Его грубый голос в моем ухе. — Черт возьми, да, я твой.
Я кончаю жестко, извиваясь под его рукой и вокруг его члена. Аид наклоняет меня назад над диваном и кончает серией жестоких толчков. Он вырывается, и я едва успеваю упустить возможность почувствовать его у себя за спиной, прежде чем он возвращается и поднимает меня на руки. После того первого ночного посещения зимнего рынка я перестала притворно жаловаться на то, что он таскает меня на руках. Мы оба знаем, что было бы ложью, если бы я продолжала в том же духе, потому что я наслаждаюсь этими моментами так же сильно, как и он, кажется.
Он ведет нас в то, что стало нашей спальней, и опускает меня на пол. Я ловлю его за запястье, прежде чем он успевает подойти к выключателю, как обычно.
— Аид?
— Да?
Желание опустить взгляд, отпустить это, почти непреодолимо, но после того, как он потребовал, чтобы я была честна и уязвима с ним, я не могу требовать ничего, кроме того же взамен. Я встречаюсь с ним взглядом. — Оставь свет включенным? Пожалуйста.
Он замирает так неподвижно, что мне кажется, он перестает дышать.
— Ты этого не хочешь.
— Я бы не просила об этом, если бы не хотела. — Я знаю, что должна перестать давить, но,
похоже, ничего не могу с собой поделать. — Ты не веришь, что я не отвернусь?
Его дыхание прерывается.
— Дело не в этом.
Вот на что это похоже. Но высказывание этого ставит его в ужасное положение. Я хочу его доверия так же, как он, кажется, жаждет моего; навязывание проблемы — это не способ его получить. Неохотно я отпускаю его запястье.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Хорошо.
— Персефона… — Он колеблется. — Ты уверена?
Что-то трепещет в моей груди, такое же легкое и текучее, как надежда, но почему-то более сильное.
